Избранное

Здесь в особенности густо, по нескольку сот особей на метр, наступали кулиги. Неделю назад в этом месте произошёл некрупный прорыв, но залатать его так и не удалось. Саранчук четвёртого возраста штурмовал в неслыханных количествах; канавы, на рытьё которых ушло по шести часов, наполнились в несколько минут доверху; их не успели даже засыпать землёй, как наполнены были два последующих ряда траншей. Тогда саранчу пришлось пустить в самую воду и одновременно вызвать от Сухры-Кулы надёжную роту Осоавиахима. Саранча поплыла вниз по течению, до запруд, расставленных на некотором расстоянии друг от друга, под углом к берегу. Здесь её еле успевали ловить в корзины и мешки, полуутопленную, и торопились зарывать эти скрежещущие живые клубки в ямы. Часть уходила, сушилась, оживала, — её не преследовали…

Инструктор встретил Маронова на мосту и с таким лицом, точно пускался в рукопашную:

— Железо… какое железо, дьяволы, прислали. В девятнадцатом за такое издевательство… знаешь, знаешь?

Маронов сочувственно кивнул головой: неоцинкованное железо быстро ржавело, и по шершавой ржавчине щитов саранчуки без усилий перебирались на другую сторону…

— Как дела, товарищ? — спокойно осведомился Маронов, не выпрыгивая из седла.

— Как! А, вот, приходится оттирать каждое пятнышко песком, руками, а вздышки не даёте. Я не отвечаю, не отвечаю, не отвечаю… — и рот его запрыгал, как лягушка, по всему лицу.

— Значит, в республике нет больше оцинкованного, — ещё тише сказал Маронов, всё ещё не слезая с лошади. — Не размахивайте руками, это не идёт к военной форме, которую вы носите. Что ещё нового?

Инструктор пожевал истрескавшиеся губы; складки, точно углём начерченные на лбу его, исчезли.

— Пешую победил, четвёртый возраст, товарищ чусар. Потом афганцы из каравана очень просили мышьяку. Кричат: «Советска, и нам дай, и нам…» Я не дал: нету, да ведь и контрабанда. Поговорка есть: чужому верблюду нет воды.

— Неумная поговорка, товарищ.

— Выгодная зато…

Он намекал на контрасты: в Персии и Афганистане шистоцеркой было уже уничтожено раз в сорок больше, чем в советской Туркмении. Наши темпы борьбы были бы непосильны никакому другому правительству.

— Как вы измеряете эту кулигу?

— Тонн на пять… — Инструктор измерял кулигу весом мышьяка, потребного на её уничтожение.

— Надо перекинуть борьбу на этот берег.

Инструктор сжал руку в кулак, измученно посмотрел на него и промолвил сухо:

— Слушаю, товарищ Маронов.

— Кто в охране у того моста?

— Этот… как его, Салых. И с ним Фаридалеев, тоже из Кендерли. Там-то спокойно… они на сменку метут!

Маронов вспомнил: это был старый знакомец в плоском тельпеке, и ему захотелось взглянуть на него в новой его должности.

— Я поеду туда, — сказал он.

Дорога проходила самым берегом, а на левом бесконечно наступала кулига. Всё там было съедено; чёрные травины покачивались, подпиливаемые у корня. Лошадь острила уши и храпела. По жёлтой воде, слабо шевелясь, плыли чёрные неторопливые точки; вода вкруг них посверкивала. День выдался неровный; солнце, как в истерике, то сдёргивало, то вновь накидывало на себя драную облачную фату. В плохо засыпанных окопах гнила саранча, и сладкая, тошнотная вонь разложения ни на минуту не покидала Маронова. Он перевёл было свою белую кобылу на рысь, но та скользила и спотыкалась в скользкой и мёртвой корке, покрывавшей землю. Вонь усиливалась, тяжёлая и жирная; Маронову померещилось, что даже наощупь воздух становился маслянистее. Тем ярче вставали в нём воспоминанья суровых новоземельских раздолий и пресного запаха снегов. Сводило с ума и безвременно старило его юность это беспредельное тление всего — мечты, любви и жизни. То же самое мудрейшее вещество, из недр которого возникали грозы, ветры и полярные сиянья, теперь подмигивало ему гнусным саранчёвым смрадом… Потом он сразу увидел мост и Салыха перед ним.

Ровными машинными движениями туркмен обметал щиты, укрывавшие мостовой настил. Он был один, Фаридалеева не было с ним; скулы его опухли, сквозь жёлтую смуглость их проступал зелёный румянец переутомленья.

— Селям алейкум, Салых, — громко сказал Маронов, привязав лошадь на мосту. — Где Фаридалеев?

Тот покосился на него одним глазом; у него не было времени даже на то, чтобы стряхнуть саранчуков, сидевших на его тюбетейке.

— Ушёл… — сказал Салых, вместо того чтобы сказать — сбежал.

Так, в одиночку, и действовал Салых у самых ворот Дюшаклинского оазиса.

— Фаридалеев — похли! — сказал чусар. Похли — было ругательство. — Давай метлу, я буду теперь… — и принялся мести за Салыха, пока тот, спустившись в канал, жадными горстями ловил мутную саранчёвую воду.