Избранное

Взяв синюю фарфоровую чашку, самую дальнюю справа в ряду чашек, она вынула из нее ключ и отперла секретер. Ребристая крышка, как по волшебству, скользнула вверх. Он любил, когда предметы действовали так красиво и безотказно. Из левого верхнего ящика она извлекла коричневый кошелек и из среднего отделения, закрывавшегося маленькой медной защелкой, достала две монетки по пять эре. И сразу повеяло тонким ароматом от крошечной книжечки с листками пудры, лежавшей в открытом заднем кармашке вместе с крошечными огрызками двух красных карандашей — сентиментальное воспоминание, сбереженное на память о триумфах молодости на больших балах. Потом она снова закрыла секретер, заперла его и спрятала ключ на место, в чашку на каминной полке.

— Неужели ты еще не ел?

Она нажала кнопку возле буфета с резными створками, где посреди целой выставки серебряных бокалов и фужеров из богемского хрусталя стоял роскошный серебряный судок.

— Я ждал тебя, мама, мы позавтракаем вместе. Когда ты приходишь, у меня появляется аппетит.

И в ту же минуту это стало правдой. Он почувствовал приступ голода, как бывает, когда миновало что-то неприятное, и тревогу в ожидании того, что ему предстоит; по спине и по ногам забегали сладкие мурашки. Подали горячий кофе, мать и сын с удовольствием принялись за еду, в безмолвном единодушии отстраняя все неприятное.

— Мама, мне не хочется, чтобы на тебе сегодня было черное.

Она в замешательстве поглядела на него. Он высказал вслух ее собственные мысли, он часто высказывал вслух ее мысли как раз в тот момент, когда они рождались в ее голове.

— Сегодня такая хорошая погода. По-моему, ты должна переодеться. Правда.

В этом «правда» был намек на какой-то давний уговор, остатки детского языка, когда-то полного для них обоих особого смысла.

Сын учтиво встал, едва мать кончила завтракать. Он слышал, как она поднялась по лестнице и вошла в свою комнату на втором этаже. Тогда он бросился к камину, взобрался на стул, выудил из чашки ключ и отпер секретер. Через минуту он уже сжимал в руке четыре монеты по двадцать пять эре и пять по десять. Он хотел было убрать кошелек обратно, но тут ему пришла в голову новая мысль. Взяв из заднего кармашка бальный карандашик, он нашел в кошельке клочок бумаги, где были записаны расходы, и приписал к ним аккуратным, без наклона, почерком матери три цифры на общую сумму полторы кроны. После этого он положил все на место, слез со стула и, насвистывая, подошел к окну как раз в ту минуту, когда горничная Лилли вошла в комнату, чтобы убрать со стола.

Она с удивлением остановилась.

— Разве ты не идешь в школу? — спросила она.

— Как видишь, милая Лилли, — ответил он, обратив к ней сияющее лицо.

— А хозяйка знает, что ты опять прогуливаешь?

— Фу, Лилли, какие слова ты говоришь. — Он, улыбаясь, подошел к ней. — Сегодня я поеду на Бюгдё собирать растения для гербария, погода как раз подходящая. — Она с презрением фыркнула. Он подошел к ней поближе. — А знаешь, Лилли, после мамы, но ведь мама гораздо старше тебя, ты самая красивая дама из всех, кого я знаю.

— Дама! — фыркнула побежденная Лилли.

— Конечно, дама, — настойчиво повторил он и, щуря глаза, придвинулся к ней вплотную. — А знаешь, я думаю, твой отец был какой-нибудь знатный человек — министр или богатый бакалейщик. У тебя такие руки, такие движения…

— Ты опять за свое, — сказала Лилли, составляя тарелки полными красными руками. — Ей-богу, у тебя не все дома. — Она постучала по лбу, там, где прядь золотистых волос выбивалась из-под наколки. — Просто-напросто не все дома, — повторила она, чувствуя, как в ней расцветает дочь министра.

— Обними меня, — вдруг потребовал он; она была теперь совсем рядом с ним. Лилли быстро повернулась и с неожиданной нежностью склонилась к нему. А он с безотчетным пылом прижался к ее тугой груди, жадно впитывая ее запах. Стыдливо высвободившись из его объятий, она выпрямилась.

— Ей-богу, ты спятил, — тихо проговорила она.

— Допустим! Или, лучше сказать, у меня не все дома. — Он быстро отошел в сторону, но снова повернулся к ней, и в глазах его горело желание.

В эту минуту вошла мать в светлом бежевом платье и серых туфлях.

— Ты еще не ушел? — спросила она.

— Я ждал тебя, мама, чтобы ты помахала мне в окно, — ответил он. — Да, вот это платье ты и должна была надеть сегодня, — быстро добавил он. — Правда, Лилли?

Обе женщины обменялись торопливым, смущенным взглядом.

— Ну, теперь я пойду, — сказал он. — Лилли, милочка, будь добра, сделай мне три бутерброда, все равно с чем, но лучше всего один с копченой лососиной и два со швейцарским сыром.

Он вышел в прихожую, чтобы надеть пальто и шапку. Оттуда бегом поднялся в детскую за французским электрическим карманным фонариком, который дядя Рене подарил ему на рождество. После его ухода, оставшись вдвоем в комнате, мать и Лилли в смущении избегали глядеть друг на друга.