Избранное

Вспомнилась почему-то собственная комнатушка на Аэропортовской улице, заваленная книгами, с иконами на стене, которые насобирал осенью в северных деревнях, — и потянулся мысленно туда, в Москву, представив, как стоит в тесной прихожей у общего квартирного телефона, звонит кому-нибудь: в издательство, например, или Вике, обещая ей хороший вечер, а может, Сашке или Феликсу, договариваясь встретиться в ЦДЛ[28]… Тут же пришло на память, как однажды — давно это было, первый сборник тогда выпустил — он письмом приглашал в гости своего бывшего редактора Акулова, обещая сводить его в Дом литераторов, показать знаменитых на всю страну писателей… Акулов ответил витиевато, какими-то ненатурально-слащавыми фразами, вроде униженно расшаркивался; Дмитрию больно за него стало, больше ему писать не стал. А славный он мужик, несмотря ни на что, Акулов, со слабым доверчивым русским сердцем — из таких веревки вьют. Уехал, по слухам, в Казахстан или Киргизию с новой женой. Уехал, а то бы Дмитрий сейчас навестил его — поговорил бы всласть!

— Послушай, — громко сказал Дмитрий, — ты эту… ну эту, Клавдию, бухгалтершу вашу, хорошо знаешь?

— Отчего ж не знать, — обрадованно отозвался Гриша, — соседи!

Гриша взял у Дмитрия сигаретку, оторвал от нее желтый мундштучок фильтра — курил, щуря простецкие ясные глаза; ладонью смахивал испарину с лица, оставляя на розовых щеках темные отпечатки пальцев — дорога давалась трудно.

— Бывал в ваших местах когда-то, — сказал Дмитрий; оправдываясь, сказал: — Помню Клавдию. Девочка совсем была…

— В старину она, может, девочкой была, — засмеялся Гриша. — Как помню, Клавдия, она и есть Клавдия…

— Ты молодой — поэтому.

— И вы не старый.

— Ну, брат, разница!.. Сколько ж детей у нее, у Клавдии?

— Считай, ни одного.

— А этот?

— Приемыш.

— Ну? А муж?

— Объелся груш…

— Что ж, она, Клавдия, всегда… без мужа?

— Так уж и всегда!..

У Гриши, наверно, не было охоты разговаривать на эту тему; однако спрашивали: хоть отрывисто, полупренебрежительно — отвечал:

— У нее ж первый мужик был Толька Загвоздин. Он тихий, Толька Боцман…

— Кто?

— Прозвище такое — Боцман.

— А…

— Тихий, а пить стал — куда что делось! С ножом за ней бегал, дрались они…

— Дрались? — коченея от холодного возбуждения, переспросил Дмитрий.

— По-простому если сказать — дрались. Спасалась она от него…

— Где же он сейчас?

— Боцман-то? В Рязани, на заводе. Но это он подался в Рязань, когда Клавдия с учителем спуталась…

— Как спуталась?

— Приехал новый учитель, она жить с ним стала…

— Почему ж «спуталась»? А если полюбила?!

— А я знаю! — Гриша сплюнул в пол кабины, замолчал.

Дмитрий опять полез за сигаретами, еле справился бесчувственными пальцами с целлофановой оберткой на пачке; тоже помолчав, сделав несколько глубоких затяжек, спросил у Гриши:

— Где ж он, тот учитель?

— А помер, — ответил Гриша. — После гриппа осложнение на мозг — в неделю убрался. А сильный мужик был, из хохлов, высоченный… Однажды видел я через окно — он Клавдию по горенке на вытянутых руках носил… А она хоть сухая, но все ж при теле баба.

— Бог ты мой, — тихо сказал ледяными губами Дмитрий, — судьба-то…

— Судьба, — согласился разговорившийся Гриша. — Она и вдарилась тогда в водку от этой судьбы. После учителя-то… И куда там Тольке Боцману, хоть он мужик, — давала прикурить! В армию, помню, я уходил, самогона три четверти запасли…

— Не нужно об этом, — сказал Дмитрий. — Пьет сейчас?

— Нет. Года три, пожалуй, как выпрямилась. Пацанишку в детдоме взяла… А тут наш деревенский приехал — Иван Иваныч Симаков, без ног, на протезах… Летчик, в аварию попал. Поженились они, а у него одна пенсия сто семьдесят с чем-то рублей…

— При чем тут пенсия? — срываясь на досаду, перебил Дмитрий. — Нашли друг друга… как люди!

— А я знаю? — Гриша ответил. — Живут само собой в достатке, без шума, радиолу вечером крутят…

Трактор ревел, скрипели и трещали сзади сани, загруженные грязными железными бочками; сияла во всей своей ослепительности снежная равнина, и небо было свинцово-тяжелым, низким; полз впереди, стремился туда, где край неба соединялся с землей, рваный тракторный след, пробитый Гришей еще утром. Вдалеке стряли в сугробах тонкие столбы телефонной связи; бугрились, как бородавки на ровном, выпирали из снегов полузанесенные скирды.