Избранное

При такой дневной красоте особенно ярко и празднично смотрелся темно-вишневый «Москвич», поставленный Виталием на лужайке, невдалеке от колодца, — Степан, подгоняя Орлика, издали его приметил, еще с бугра, версты за две. Что молодые нагрянули в гости на собственной машине — он узнал на аэродроме, где руководил погрузкой химикатов на двукрылые «кукурузники» сельхозавиации, с которых эти удобрения распылялись по полям трех колхозов. Для временного аэродрома — чтоб было где самолетам разбегаться и чтоб машины сюда могли подъезжать — нашли ровную, с устойчивой в ненастье поверхностью площадку на краю леса, между Тарасовкой и Прогалином, и Степан был приставлен сюда за главного — смотрителем, учетчиком и сторожем. «С чрезвычайными полномочиями», — как, посмеиваясь, определил Виктор Тимофеевич Ноздрин. Он-то и сказал Степану, что у того в доме гости, и согласился побыть на аэродроме, на заправке самолетов «химией» часа полтора-два, пока Степан смотается повидаться.

Степан — как с мельницы — был обсыпан белым мучнистым порошком, от которого зудела кожа, слезились глаза. Девки и бабы, что загружали «кукурузники» удобрениями, работали в защитных очках, туго обвязывали лицо, щеки косынками, платками, в несколько раз сложенной марлей, но Степан презирал это — защищать рот и ноздри от едкого химического воздействия. Ну вдохнул лишку, ну запершило — иль не прочихаешься?! Он отважно нырял в густую селитровую завесу, покрикивал на женщин и, выскакивая оттуда, отплевывался, поправлял сползавшую на переносицу старую форменную фуражку с золотистой эмблемой ГВФ. Фуражку подарил самый молодой летчик по имени Эдик. «Носи, батя, — сказал он, — ты теперь наш наземный командир, а как же комсоставу без фуражки? Авиация расхлябанности не терпит!»

В этой фуражке, белый, словно мельник, он и предстал перед Виталием и Тоней; и дочь, изогнувшись мягким тяжелым телом, чтоб не запачкаться, поцеловала его в щеку, а зять, затянутый в синий спортивный костюм с красным окаймлением, крепко пожал ему руку — с веселыми словами при этом:

— Пешком на самолете — так?

— А вы, гля, на фактических колесах, — в тон ему, радостно, отозвался Степан. — Министры, кипит-т ваше молоко!

Остановились молодые, как всегда, в Тарасовке, у матери Виталия, и лишь переночевали — сразу же сюда, в Прогалино.

— Мы там, а каждый день — сели и в минуту у вас. Своя машина! Не пехом, не просить кого-то, — возбужденно говорила Тоня. — Своя и вон какая…

Виталий, деланно позевывая, тоже нет-нет да бросал взгляды в окно на темно-вишневую красавицу, и сердцем чувствовалось, был не за столом — там, возле нее. Третий день всего, как куплена — самое начало автомобильного медового месяца в его жизни. Долго ждал — дождался!

И когда были рассмотрены привезенные подарки (Степан получил рубашку и легкие, плетеные, как лапти, сандалии из заграничного кожзаменителя на пробковой подошве), когда посидели-поговорили — Виталий ушел к «Москвичу». Степану тоже, хоть вопросов у него было много, послушал бы он Тоню, как живут африканцы в Африке, требовалось возвращаться на рабочий пост. В воздухе висел отдаленный, по-комариному тонкий и надсадный гул летающих «кукурузников» — они звали его к себе, да и Виктор Тимофеевич, поди, там, на летном поле, затомился на чужой должности — у него своих агрономических дел по горло… Степан, улучив момент, незаметно от Марии сунул недопитую бутылочку под пиджак, выбрался из-за стола.

На улице, с удовольствием вдохнув в легкие влажноватого весеннего воздуха, особенно ощутимого после избяного сидения, он направился к Виталию, драившему лакированные бока «Москвича» сухой ветошью.

— До дыр не протрешь?

— Автомобиль любит чистоту.

— Эт не спорю. Закурим?

— Я бросил.

— Курить-то? На машину, знать, Виталий, экономил?

— Сразу, однако, подозрение в скупости, жадности…

— Какое подозренье! Курить — здоровью вредить. Молодец.

— Если сознаете, надо тоже бросать…

— Курить-то?

— Курить, курить…

— Эт правильно. Как в газете.

— Вот и бросайте.

— Дело полезное. Обсудим…

Виталий неутомимо водил тряпкой по эмалевой поверхности «Москвича», и его длинные худые руки взлетали, как мельничные крылья, на стекле и металле тускловато, будто из глубины, отраженно возникало его лицо — остроскулое, с твердо сомкнутыми, неохотно раскрывающимися губами, с коротким, на бочок чубчиком и косо подбритыми бачками. Степан разговаривал почти бездумно, потому что мысли крутились вокруг главного, о чем он, робея, никак не осмеливался спросить: привез иль нет зять семечко от баобаба? До сегодняшней неожиданной встречи он почти не вспоминал о своем заказе Виталию: тот уехал, время текло, дни складывались в недели, месяцы — надо было жить теми делами, без которых не обойтись. А чего навыдумывал… так это, как говорится, на здоровье, это, пожалуйста, думай дальше, голова не казенная, своя, за это денег с тебя не возьмут!