Избранное

— Нет, — успокоил он, — Просто хорошая собака, ясно?.. Не такая, а ученая, умная… полезная.

— Не затормозил?

— Не видел, сама как-то сунулась… Под заднее.

— Плевать, Коль, нервы ты еще портишь! Жалко, но не вернешь ведь… И мало их, собак!

— Не правы, Ниночка, — раздался за их спинами звучный голос Савойского: сосед по обыкновению подошел тихо, застал врасплох. — Насколько я понимаю, Николай Семенович лишил жизни животное, да к тому ж породистое — охотничью собачку! Вы, Ниночка, посочувствуйте Николаю Семеновичу — у него сейчас комплекс угрызений…

Бабушкин отложил ложку, посмотрел на розовые волосатые руки нотариуса, на его очки в золотистой оправе, на его сытое брюшко под сетчатой майкой, прихваченной поверху подтяжками, — сказал твердо:

— Нету никаких у меня угрызениев.

— По теории вероятности они должны быть. — Савойский заговорщически погрозил пальцем: меня, мол, не проведешь; улыбался располагающе: — Я, Николай Семенович, соболезную, однако, если читаете нашу прессу… хоть иногда читаете, понимаю… пресса весьма осуждает жестокосердие по отношению к животным. А в Англии есть даже специальное общество по защите животных от жестоких, грубых людей.

— Я не жестокий человек, сосед, — сказал Бабушкин и тоскливо подумал, что надо уйти от греха, как бы чего не вышло, ведь подзаведет он, змей, устроит, что товарищеский суд после разбирать будет…

— Коль, кушай, — сказала Нина. — Неужель, удивляюсь я, человеку спокойно покушать нельзя после работы? Обязательно помешают.

— Что вы, что вы! Приятного аппетита, Николай Семенович! — Савойский пошарил на своей полке, достал баночку с кофе, пакет с сахарным песком — топтался у плиты.

— Петька где?

— Во дворе гоняет, — ответила жена.

— Поменьше б он отирался во дворе…

— Правильно! — снова резво вступил в разговор нотариус — Разделяю родительское беспокойство… Двор что? Мрак! Там, скажу вам, такие типы…

Бабушкин отодвинул тарелку со вторым, встал из-за стола, жене бросил:

— Подышу схожу, Петьку найду.

— Николай Семенович! — Савойский поспешно окликнул. — А как же, позвольте, собачка?

— Что собачка?

На рыхлом лице нотариуса была задумчивость, он мизинцем тер лоб, вроде б что-то соображая, что сообразить никак невозможно:

— Это самое… спрашиваю, извините… ее что ж, больше нет?.. Этой… как ее… охотничьей собачки! А, Николай Семенович?

— Нет, — унимая ярость и желание крепенько взять Савойского за подтяжки, ответил Бабушкин. — Я ее задавил.

— Да?! — Радость, выпирая наружу, оживляла мясистое лицо нотариуса; матовый колпак кухонного абажура отраженно прыгал в стеклах его очков, и от этого что-то неестественное, прямо-таки фантастическое, пугающее было в его взгляде, обращенном к Бабушкину. Повторил он, продолжая: — Да! А собаки, известно ли вам, могут даже санитарами быть. Это не пустые слова, Николай Семенович: собака — друг человека…

— Коль, ступай, — жена обеспокоенно поторопила.

— Николай Семенович!.. Сочувствую… ваши угрызения…

— Ну, Коль, прошу тебя, иди за Петькой!

— …так сказать, угрызения совести вашей…

— Ты! — приглушенно выдавил из себя Бабушкин. — Ты …помолчал бы, сосед, а угрызаться мне нечего, ясно! Отстранись… Нечего, говорю!

Он подался в прихожую, к двери, уже оттуда услышав, как испуганно и одновременно ликующе твердил вслед ему Савойский:

— Есть чего… есть! Правда, Ниночка?

«Это ж надо! — кипел Бабушкин, спускаясь с площадки четвертого этажа. — Прицепится — не оторвать. И вроде вежливо все, культурненько… Жену до психбольницы довел, дочь его за версту обегает, он, кровосос, нас теперь… Спокойствия не хватает, я б ему!.. Опять же, конечно, пятнадцать суток схлопочешь ни за что ни про что… как смотреть на меня будут после, и Петьке пример какой? Нет, нельзя…»

III

Петька откликнулся быстро — прошуршав темными кустами, выскочил к отцу; Бабушкин прижал его к себе, потер ему ладонью холодное ухо, спросил, как день прошел, на что Петька ответил: «Нормально!»

Сыренький голосок двенадцатилетнего сына, то, как он жмется к нему, отцу, будет о чем-то расспрашивать, что-то просить — это исцеляющим образом подействовало на растревоженного Бабушкина, принесло успокоение… Черт с ним, рассудить, нотариусом Савойским, паук он в банке, паук и есть, пустота вокруг него, а тут вот родной сын, тут полный двор хороших, в общем-то, людей… Если на одних только доминошников посмотришь, что за столом на свету сидят, сразу как на ладони увидишь всю простоту, душевность людских отношений: плечом к плечу, лупят костяшками о фанеру, спорят, обзываются («Мазила!» — «А еще полководец!..» — «Слепой, очки надень…») — слесарь домоуправления Парамоныч по кличке Три Рубля, заместитель начальника депо в форменной фуражке — он из шестого подъезда, еще генерал в отставке Смирнов, чей портрет висит на главной площади города, еще племянник дворника Хакима, он в пожарной охране служит, и двое неизвестных Бабушкину… Вот они — люди… Черт с ним, с Савойским!