Избранное

Он повернулся вокруг дерева, не отрывая от него спины, передвигая по окружности посеребренные ноги, потом отделился от ствола, беззвучным и словно бы лишенным тяжести шагом приблизился к воротам и осторожно наложил засов. Вернулся, держась в тени дерева, подошел к стене, нагнулся над водой, посмотрел вверх, в ущелье, и вдоль по течению, в сторону городка, отступил и исчез в густых зарослях. Услыхал ли он, увидел ли что-то, или не посмел выйти, или некуда было?

Хотел бы я знать, виновен ли он.

Вот так я прошел мимо, опустив взгляд в землю, закрыл двери текии, заперся у себя в комнате и не смог уйти от этого человека, ворвавшегося в мой покой, заставившего меня думать о нем и, стоя у окна, наблюдать за его ожившим страхом. Он заставил меня позабыть этой ночью о чужом грехе, о ростках своего, о двух странных руках в полумраке, о своих заботах. А может, он-то и породил их.

Надо было повернуться спиной к окну, зажечь свечу, выйти в другую комнату, если я не хотел, чтоб его без нужды мучило освещенное окно, что-нибудь сделать, только не то, что я делал. Ибо в этом — скованность, болезненный интерес, неуверенность в себе самом. Словно бы исчезла вера в себя, в свою совесть.

Эта игра в прятки — ребячливость или, еще хуже, трусость, мне нечего пугаться, даже самого себя, почему я притворяюсь, будто не вижу человека, даю ему возможность уйти, а он не хочет этого делать, почему я прикидываюсь, будто не знаю, находится ли он в саду текии, прячет ли преступление или бежит от него? Что-то происходит, вещи вовсе не невинные, я знаю, постоянно случаются тяжелые и жестокие вещи, но вот это у меня на глазах, я не могу отодвинуть его в неведомое и невидимое, как все остальное, и не хочу быть ни виновником, ни невольником — я хочу свободно решать.

Я спустился в сад, луна висела на краю неба, скоро она зайдет, цвел лавр, воздух был отравлен его запахом, нужно срубить это дерево, приторное, навязчивое. Я слишком чувствителен иногда к запахам, земля пахнет невыносимо и душит меня, это подступило внезапно, кажется вместе с волнением, хотя я не знал, в какой взаимосвязи все это находилось.

Человек стоял в зарослях кустарника, я бы не нашел его, если б не знал, где он, лицо его было лишено всяких черт, стерто полутьмой, он лучше видел меня, я был открыт светом, и мне казалось, будто я обнаженный и нечем прикрыться. Он слился с кустарником, врос в ветки, раскачивался вместе с ними от ночного ветра, по ущелью слетавшему с гор.

— Ты должен уйти,— шепотом произнес я.

— Куда?

Голос у него был крепкий, глубокий, будто передо мной совсем не тот маленький человечек.

— Отсюда. Куда хочешь.

— Спасибо, что не выдал меня.

— Я не хочу вмешиваться в чужие дела, поэтому хочу, чтоб ты ушел.

— Если гонишь, значит, уже вмешался.

— Возможно, так будет лучше.

— Ты помог мне однажды. Зачем сейчас отбираешь это? Тебе когда-нибудь понадобится доброе воспоминание.

— Я ничего не знаю о тебе.

— Ты знаешь обо мне все. Меня преследуют.

— Наверное, ты причинил им зло.

— Я не сделал им ничего плохого.

— Что ты теперь думаешь делать? Здесь тебе нельзя оставаться.

— Посмотри, стража на мосту?

— Да.

— Меня ждут. Они кругом. Неужели ты отдашь меня смерти?

— Дервиши рано встают, тебя увидят.

— Спрячь меня до завтрашнего вечера.

— Могут зайти путники. Случайные прохожие.

— Я тоже случайный путник.

— Не могу.

— Тогда зови стражу — она здесь, за стеной.

— Я не хочу их звать. И не хочу тебя прятать. Для чего я должен тебе помогать?

— Ни для чего. И сам спрячься, тебя это не касается.

— Я мог тебя погубить.

— У тебя не нашлось сил даже на это.