Избранное

— Помощь никогда не помешает, а сейчас она нужна тебе больше, чем когда-либо. Мы должны поскорее вызволить его и убрать отсюда.

Он встал, взволнованный, устремленный вперед, глаза его пылали недобрым огнем. Что я пробудил в нем?

Я не ожидал от него ни такого предложения, ни столь быстрого вывода, до конца дней своих изучая людей, я никогда их не позна́ю, всегда они будут приводить меня в недоумение необъяснимостью своих поступков. Миг я колебался, застигнутый врасплох, напуганный этой быстротой, надо мной нависла опасность быть втянутым в нехорошую историю. Я отказался, не называя настоящей причины, точнее, даже не зная ее.

— Тогда он останется виновным.

— Он останется в живых. Важно спасти человека.

— Я спасаю большее: справедливость.

— Пострадаешь и ты, и он, и справедливость.

— Значит, на то воля всевышнего.

Эти мои смиренные слова звучали печально, горько, беспомощно, но они были искренни. Ничего иного мне не оставалось. Не понимаю, почему он взорвался от этих слов, будто я бросил ему в лицо пригоршню грязи. Может быть, потому, что я сдержал его порыв, помешал ему проявить благородство. Пламя вспыхнуло где-то в глубине его души, иное пламя, не то, что горело только что, оно было искреннее, чем-то ближе, глаза его сверкали жаркими искрами, щеки залила краска, он вцепился левой рукой в правую, пытаясь удержать ее взмах. Мне редко доводилось видеть столь сильное возбуждение, такой гнев. Я ожидал нападения, взрыва, ругани. К моему удивлению, он даже не вскрикнул, для меня предпочтительнее было бы это, а заговорил глухо, неестественно тихо, понизив голос до шепота, он был настолько взволнован, что даже переменился в лице. Впервые я слышал от него столь пылкие слова, он говорил, что думал, в порыве ярости не смягчая тяжких обвинений и оскорблений.

Я оторопело слушал.

— О несчастный дервиш! Может ли когда-нибудь случиться, что вы перестанете думать по-дервишски? Работа по принуждению, предназначение согласно божьей воле, спасение справедливости и мира! Как вы не подавитесь этими громкими словами! Неужели нельзя сделать то, что нужно человеку, не спасая при этом мир? Оставьте мир в покое, ради господа бога, он будет счастливее и без этой вашей заботы. Сделай что-нибудь для человека, имя которого ты знаешь, который случайно приходится тебе братом, сделай, чтоб он не погиб, ни сном ни духом не виновный перед той справедливостью, за которую ты ратуешь. Если б от смерти твоего брата зависел рай для всех обездоленных, ладно, пускай умирает, он искупил бы многие беды. Так нет же, все останется по-старому.

— Значит, так хочет бог.

— У тебя нет другого слова, более человечного?

— Нет. И мне не нужно.

Он подошел к окну, окинув взором небо над городком и окружавшими его горами, словно ища ответа или успокоения в этом безграничном просторе, а потом вдруг окликнул кого-то во дворе, узнал, подкованы ли лошади, и попросил поскорее привести музыкантов.

Тщетно, с трудом познаю я его. Только разгляжу с одной стороны, тут же открывается другая, мне неведомая, и я не знаю, где он настоящий.

Хасан был совсем спокоен, когда снова повернулся ко мне, и лишь улыбка его не казалась столь бодрой, как прежде.

— Прости,— сказал он, пытаясь выглядеть веселым,— я был груб и не прав. У меня повадки скотовода. Хорошо, хоть ругаться не начал.

— Все равно. Сейчас это не важно.

— А может быть, я не прав. Может быть, твое поведение разумнее. Наверное, лучше жить по небесным меркам, нежели по обыкновенным, земным. Неудачи тебя не тревожат, ты всегда располагаешь неограниченным временем и оправдываешь причины, лежащие вне тебя. Оттого личная потеря для тебя менее важна. И боль тоже. И человек. И сегодняшний день. Все продлевается во имя продления, оно безликое и огромное, сонно-вялое и торжественно-равнодушное. Как море: невозможно оплакивать бесчисленные жертвы, которых оно непрестанно требует.

Я молчал. Что мне было сказать? Его резкие слова открывали мне всю неуверенность и недоуменность, которым несть конца. Что оспаривать, с чем соглашаться, когда он сам не знает, где он? Он полон сомнений. У меня их нет. Я действительно думаю, что божья воля — высший закон, что вечность — мера наших действий и вера — важнее человека. Да, море существует испокон века и во веки веков, и не стоит его взбаламучивать из-за одной нелепой смерти. Он говорил об этом с горечью, вкладывая в слова иной смысл, без веры. А я хотел бы возвыситься, даже если речь идет о моем личном счастье.

Я не видел смысла пускаться в объяснения, он все равно не поймет, потому что думает иначе, не так, как я, я не могу согласиться на освобождение брата путем бегства или подкупа, ибо еще верю в справедливость. Если же я смогу убедиться, что нет справедливости в этом моем мире, мне остается покончить с собой или восстать против этого мира, который больше не будет моим. Хасан определенно сказал бы, что я мыслю по-дервишски, он сказал бы, что это слепая погруженность в предначертанное, поэтому лучше ничего не говорить, только я не знаю, как иначе жить человеку.

Неужели можно?