Избранное (Дорога. Крысы. Пять часов с Марио)

Нини вспомнил дедушку Романа, тот, чтобы отпугнуть птиц от посевов, вешал на поле дохлого грача за хвост. Птицы улетали прочь от этого страшного зрелища, от неподвижного, траурного черного пятна на голой земле.

— Не беспокойся, сделаю, — ответил мальчик.

Уплетая смоченный в воде хлеб, Нини теперь глядел на лежащего среди тимьяна грача, на его взъерошенные, жесткие, со стальным отливом перья. Собака, сидя рядом, не сводила с него глаз и, когда мальчик отворачивался, настойчиво ударяла его по руке передней лапой. Позади собаки, у подножья холма, взору мальчика открывался мир. Мир, который Колумба, жена Хустито, считала негостеприимным, — быть может, потому, что его не знала. Мир бурых, параллельных борозд, от которых рябило в глазах. Голые, осенние борозды простирались сплошным болотистым морем, прорезанным лишь узкой линией речки, за которой виднелась деревня. Деревня тоже была бурая, она казалась бугристым наростом из той же земли, и, когда б не пятна света и тени от лучей восходящего солнца, выделявшие ее на пустынной местности, деревню можно было вовсе не заметить.

Примерно в километре белела параллельно речушке проселочная дорога, по которой ходили только лошади, «фордзон» дона Антеро, Богача, да рейсовый автобус, курсировавший между городом и расположенными в долине селеньями. С этой стороны горизонт замыкала цепь голых, как черепа, холмов, увенчанных полудюжиной чахлых миндальных деревьев. Под лучами солнца кристаллический гипс склонов непрестанно мигал разноцветными искрами, будто передавал жителям долины зашифрованное послание.

Глубокая осень задушила всякую растительность: разве что луг да камыши вдоль речки вносили чуточку жизни в эту картину умирающей земли. Серые, сизые и охряные тона сливались в унылую гамму с едва заметными переходами. Но выше землянки, на нагорье, еще зеленела дубовая роща — надежный приют птицам и мелкому зверью.

С грачом в руке мальчик пустился бежать вниз по тропинке, собака за ним. На последнем уступе Нини вскинул руки вверх, будто хотел спланировать на дорогу. Солнце еще не грело, из печных труб медленно подымался белесоватый дым, и над деревней стоял резкий запах горящей соломы, прилипчивый, как запах ладана. Пройдя по шаткому бревенчатому мостику, мальчик и собака вышли на Гумно. Рядом со Скирдом высилась Голубятня Хустито; поравнявшись с ней, мальчик дважды громко ударил в ладоши, и оттуда в переполохе вылетела стая голубей, отчаянно хлопая крыльями, будто вытряхивали одежду. Собака бесцельно и ликующе залаяла им вслед, но ее тут же отвлекло появление Моро, собаки Большого Раввина, Пастуха. Описав широкий полукруг за колокольней, стая голубей вернулась в голубятню.

С задов своего дома показался Пруден, застегивая штаны.

— Вот, возьми, — сказал Нини и протянул ему птицу.

Пруден уклончиво усмехнулся.

— Значит, поймал-таки? — сказал он. Взял грача за кончик крыла, будто с опаской, и добавил: — Ну что ж, проходи.

У глинобитной ограды двора стояли ржавый плуг, разные инструменты и грубо сколоченная телега, а над конюшней чернел в сеновале кошачий ход. Пруден вошел в конюшню, черная его мулица нетерпеливо затопала. Он положил птицу на пол, принялся выгребать из ясель остатки соломы и, не оборачиваясь, сказал Нини:

— Ну и клювище! Потому-то эти дряни, коль повадятся куда, так больше напакостят, чем град. И кто их только выдумал!

Очистив ясли, он проворно вскарабкался на сеновал и сбросил вилами несколько охапок соломы. Потом соскочил вниз, взял сито и, ловко встряхивая его, просеял ячмень. Разложил солому в две кормушки и посыпал сверху ячменной мякиной. Мальчик внимательно смотрел на него, а когда Пруден закончил сыпать мякину, сказал:

— Повесь его за лапки, а то он вместо того, чтобы отпугивать, станет для них приманкой.

Пруден похлопал руками, отряхивая их, и снова взял птицу за кончик крыла и вошел с нею через кухонную дверь в дом. Мальчик и собака следовали за ним. Увидев грача, Сабина в ярости обернулась.

— Куда несешь эту нечисть? — сказала она.

Пруден, не повышая голоса, спокойно и терпеливо сказал:

— А ты помалкивай.

Он положил птицу на стол. Затем подошел к очагу и принялся мешать варившиеся на слабом огне картофельные очистки. Наконец снял их, уселся, поставив ведро между ногами, и начал крошить на очистки измельченные листья и неторопливо размешивать.

Мальчик взялся за ручку двери, собираясь уйти; тогда Пруден поднялся и сказал:

— Погоди.

Он пошел за Нини по вымощенным красноватым камнем сеням, роясь в карманах брюк, а когда вышли на улицу, протянул мальчику монетку в одну песету. Нини внимательно, с недетской серьезностью посмотрел на него, и Пруден, смутившись, поднял глаза к белесому, едва голубеющему небу и сказал:

— Дождя больше не будет, правда, малыш?

— Небо очистилось. Подморозит, видно, — ответил мальчик.

Вернувшись на кухню, Пруден осмотрел птицу, потом молча и сосредоточенно принялся снова размешивать корм для кур. Немного погодя, он поднял голову и сказал:

— Я всегда говорю, что этот Нини все знает. Ну чисто господь бог.