Избранное. Из гулаговского архива

Невысокий, довольно плотный, так сказать, кряжистый, еще не старый человек с глубоко посаженными умными, недобрыми глазами. Манеры мягкие, но это манеры человека, привыкшего к власти. Методичность, уверенность, сила, но маловато внутреннего обаяния. Примитивным этого человека нельзя было назвать: политик и военный, расчетливый и решительный, скрытный, но умеющий казаться этаким простым прямым солдатом, наверное, в нужный момент жесток. В диктаторы годится.

— Товарищи офицеры, пора! Сталинские последыши идут ва-банк! Своим бесстыдным вызывающим поведением во внешней политике, своей наглостью, бестолковой ложью и хвастовством они поставили страну под удар. Мы на пороге войны. Получены весьма серьезные и категорические предупреждения, — последнее маршал подчеркнул, — предупреждения от правительств великих держав. Но это еще полбеды. Русский народ, несмотря на глупость своих правительств, всегда побеждал. Беда в том, что нынешний руководитель партии своими руками, а не руками шпионов, передал в руки врагов все наши важнейшие военные, политические и экономические тайны… Вот что страшно.

Офицеры зашевелились, послышались негодующие возгласы.

— Они имели глупость, — продолжил маршал и слегка улыбнулся, — подсказанную нами, впрочем, винить нас в продаже важных секретных документов вражеской разведке. Пользуясь этим счастливым случаем, они под нашу фирму передали представителю генерального штаба США решительно все, что в случае войны могло бы спасти нас. Итак, пора! Послезавтра весь ЦК и члены правительства будут в полном сборе. Готовится страшный удар для нас. А мы обрушим этот удар на их головы. Старик («Какой старик?» — подумала я.) был страшно напуган, когда я пришел к нему с обличающими эту шайку данными. Я его припер к стенке. С кряхтеньем, чуть не со слезами, но он подписал заготовленные мной обращение к народу и указ об аресте изменников ленинскому делу, врагов родины, последышей Сталина.

Маршал огласил ряд фамилий, очень крупных, кое-какие имена отсутствовали. Некоторые носители этих отсутствовавших в списке имен сидели здесь, за столом. А где же другие? На племя берегут? А может быть, они конспиративно работают? Я вела протокол исторического заседания ЦК Объединенной ленинской рабочей партии. Это было название организации, насчитывающей, дай бог, сотню человек и долженствующей после переворота превратиться в массовую.

— Послезавтра ведите солдат с танками и пулеметами к зданию ЦК под предлогом репетиции первомайского парада… Сколько у вас полков?

— Привести можно полка два… Но это много, обратят внимание.

— Ничего, займите всю площадь и прилегающие улицы. Состав надежный?

— О да! Старые солдаты, злые за то, что их долго не демобилизуют, и молодежь… главным образом колхозная.

— Тем лучше. Окружите ЦК и МВД. А небольшую группу введите в здание ЦК в два часа дня. Там мы всех захватим. Телефонная линия и вообще связь будут парализованы. Займите госбанк, почту, телеграф, радиоцентр. В здании ЦК на заседании я прочту обращение к населению и к армии с подписями истинных ленинцев, членов ЦК Объединенной ленинской рабочей партии.

Он назвал шесть фамилий, и свою в том числе.

— В обращении будет сообщено о преступлениях старого руководства, о полном изменении внешней и внутренней политики. Декларируем обещания рабочим и колхозникам… Часть колхозов, явно убыточных, придется ликвидировать… — другим, конфиденциальным тоном, сказал маршал. — Сельское хозяйство задаст нам головоломную задачу… Ну, подробности обсудим потом.

— Возрождение индивидуального хозяйства? — почтительно спросил какой-то полковник.

— Возможно и это. Все возможно. Но пока — удар. Иначе все погибло: и Россия, и народ, и мы. Да! Хранить все в глубочайшем секрете. Население прежде времени ни о чем не должно знать. Иначе — паника. В сберкассы за деньгами ринутся, магазины опустошат. Патриотизм товарищей москвичей нам хорошо известен с прошлой войны.

Здесь я должна признаться, что после четырнадцати лет лагерей и восьми лет «подучетности» на меня стало накатывать. Спокойно выслушивать некоторые вещи я не могу, восстает все мое существо, и я взрываюсь. Пренебрежительное замечание маршала о патриотизме москвичей немедленно ввергло меня в состояние одержимости. Я послала к черту и время, и место, и присутствующих именитых спасителей отечества, и все свои собственные задерживающие центры и очень громко, и очень дерзко сказала:

— И товарищи москвичи, и товарищи псковичи, и товарищи вятичи должны бросаться в магазины и сберкассы. Опыт последнего сорокалетия нашей истории научил их этому. Всем известно, как снабжают население в критические моменты. Люди хотят спасти от голодной смерти себя и своих детей.

Офицеры повернулись ко мне все сразу, как будто кто-то нажал какие-то кнопочки в их деревянных фигурах. В их взглядах было недоумение, тупое непонимание, изумление: как она смеет… при маршале! Маршал с любопытством обозрел меня, а мой патрон Альфский, улыбаясь, прошептал маршалу несколько слов. Маршал снова весело осмотрел меня: