Избранное. Из гулаговского архива

— Ваше мнение… мнение выдающегося военного руководителя. Как? Будет война? Очень опасно положение?

Эти вопросы, к моему великому удивлению, высыпал все тот же шарообразный.

Я озадаченно подумала:

— Да сами они, без военных руководителей, неужели ничего не понимают? Ведь они политики, дипломаты.

— Да, если не принять кардинальных мер, если не пойти на резкую перемену всей внешней и внутренней политики, если не пойти на крупные уступки, война неизбежна, — при всеобщем молчании ледяным тоном заявил маршал.

Даже слышно было, как все вздрогнули, а толстяк забормотал:

— Ну и пусть. Мы войны не боимся. Рано или поздно войны должны быть. Конечно, лучше, если бы не сейчас, но что делать? Мы очень сильны. То ли еще мы видали. Народ с нами, и мы победим.

Снова общее движение, но уже очень недовольное, протестующее. Послышались резкие реплики… не в полный голос.

— Здесь не митинг.

— Порет чушь.

— Не с корреспондентами разговариваешь.

Маршал жестко взглянул на толстяка. Тот сразу осел, как будто из него начали выкачивать воздух.

— Народ слишком много жертвовал. Народ только и делает, что жертвует. Он и сейчас не откажется, пойдет на жертвы. Но что мы дадим народу за его жертвы? Кроме того, не забывайте, что нас окружают братские страны, — маршал холодно улыбнулся, — которые жертвовать не захотят. Мы, разумеется, вслух не высказываем это, но любой из нас… да и любой советский гражданин очень ясно сознает это.

— Позвольте, как же? Страны народной демократии не пойдут с нами? — с отчаяньем взвизгнул толстяк, — они не имеют права. Они связаны договорами… И ведь там наши войска все-таки.

— Вот, вот! Связаны. А сейчас они эту веревочку оборвут, — еще холоднее и спокойнее возразил маршал.

Секунда общего оцепенения. Некая немая сцена. Ее нарушил глупый, жалкий и смешной возглас лысого, большелицего, круглоглазого:

— Ленинизм нужно спасать… и нас тоже. Под знаменем марксизма-ленинизма мы не должны погибнуть. Знамя кто-нибудь удержит. Знамя пойдет в веках.

На этот раз все до неприличия откровенно захохотали.

За дверью уже давно был слышен сдержанный гул.

Маршал встал и резко, очень громко отчеканил:

— Довольно слов!

Сразу двери распахнулись, и большой отряд солдат, одетых, как на параде, руководимый несколькими важными офицерами, четко отбивая шаг, вошел в зал. Все шарахнулись в ужасе и замерли. За столом спокойно остались сидеть несколько человек. Кое-кто и в зале смотрел на происходящее с безразличным видом, без волнения, ничем не выдавая своих истинных чувств.

Маршал взглянул на старика. Тот тяжело поднялся с места, встал рядом с маршалом. Тот обратился к солдатам:

— Товарищи солдаты! Сейчас я зачитаю вам обращение к армии и народу, подписанное главой государства (Кивок на старика.), мною и… (Он произнес несколько видных фамилий.)

— Позвольте! Что же это значит? — раздался чей-то нерешительный голос.

— Я протестую! Я честный ленинец. Я всю жизнь отдал… — перепуганно закричал лысый.

— Против чего вы протестуете? — спросил маршал. — Разве вас обвиняют в чем-то?

— Мы знаем, как у нас умеют фабриковать виноватых.

Лысый с перепугу уже ничего не соображал и с головой выдавал «высокую политику».

— У нас умеют фабриковать виноватых, — раздельно повторил маршал и повелительно обратился к одному из офицеров. — Взять!

Офицер тихо скомандовал, видимо, своей группе. Солдаты сейчас же окружили лысого и увели его к стене налево от дверей.

Маршал тем же тоном продолжал:

— Товарищи офицеры! Я оглашу ряд фамилий… Это последыши Сталина, враги народа, выдавшие важнейшие государственные тайны буржуазным правительствам. Эти люди поставили страну перед непосредственной угрозой войны. Западные правительства засыпали нас угрожающими нотами с ультимативными требованиями. Нас поставили под удар те господа, фамилии которых сейчас будут известны вам, и они же лишили нас возможности защититься. Решительно все наши военные секреты с преступной беспечностью, а может быть, и сознательно, преступно переданы врагу. Нужно немедленно пресечь деятельность этих людей, только таким путем мы сможем избежать войны и поражения.

Маршал прочел двадцать-тридцать фамилий. Офицеры с солдатами окружили преступников, онемевших, бледных, ничего не понимающих.

Шарообразный все-таки крикнул — не прежним, грубовато-наглым, визгливым и жирным голосом, а очень жиденьким, жалким:

— Я протестую! Это беззаконие! Это сталинские методы. Я ни в чем не виноват… Меня спровоцировали… Войну можно выиграть. Я верный слуга народа.

— Сталинские методы? — маршал поднял брови. — Сталин, по вашим собственным дополнительным разъяснениям, — пламенный революционер, истинный ленинец, строитель социализма… Чуточку ошибался, но это пустяки.

Арестованные зашевелились, вознегодовали, хотя очень негромко и неуверенно:

— За что? Без формального предъявления обвинения.

— Возмутительно!

— Гнусная попытка к перевороту.

— Да, к перевороту… на ленинские рельсы, — сузив глаза и улыбнувшись, сказал маршал. — Ну довольно. Вы арестованы. Будете протестовать и объясняться во время следствия.

— В чем нас обвиняют? Конкретно.