Избранное. Молодая Россия

И тут, по естественной последовательности чувств, он вдруг снова вспомнил о своей матери по плоти, вспомнил со страстной тоскою и болью. Он давно ничего не знал о ней. Жива ли она? и как она переносила все эти годы неизвестность о нем? Ведь он был единственный сын.

Его родители жили в это время уже оседло в Одессе. Отец был еще на действительной службе. Один из родственников, посетивший их в 1837 году, так изображал их в письмах к В. Ф. Трегубовой, уже знакомой нам кузине Печерина: «Наконец я был у Сергея Пантелеевича, застал его дома и познакомился с вашею тетушкою, нежинское происхождение которой, несмотря на дальние походы по всем концам России, очень заметно, вместе с природною кротостью и добротою ее». В этом году Сергей Пантелеевич на высочайшем смотре был произведен в полковники, и тот же корреспондент пишет недолго спустя: «Сделайте одолжение, поспешите поздравить дядюшку вашего с производством в полковники. Он этого ожидает с величайшим нетерпением и поздравление это, может быть, для него приятнее будет, чем самое производство. А что верно, так это то, что если вы и Федор Федорович не поздравите его, и не поздравите как можно скорее, то повышение свое он не почтет повышением»; и две недели позднее: «Лишь только добрый ваш дядюшка, которого я душевно люблю, как доброго и честного человека, получил письмо ваше, то немедленно, как я и ожидал, приехал ко мне объявить о том и в разговорах, знаете, так, между прочим, сказать, что вы и Федор Федорович его поздравляете с производством».

В том отрывке из письма Ф. Ф. Печерина, где рассказана история обращения нашего Печерина, есть, по-видимому, неточность. Печерин, надо думать, не сразу вступил в монастырь; едва ли даже он принял католичество тотчас после происшедшего в нем перелома. Уже вполне решившись, но еще не сделав последнего шага, он возвращается в Париж, и отсюда в первый раз после долгого времени пишет письмо Чижову. Это, как и следующее за ним письмо, писаны по-французски.

«Париж, 10 мая 1840 г.

Дорогой Чижов! Я только что написал письмо к моему двоюродному брату. Теперь пишу вам о том же деле.

Я прошу у вас дружеской услуги, в которой вы наверное не откажете мне. Умоляю и заклинаю вас Богом дать мне весть о моих родителях, а главное – сообщить мне о здоровье моей матери, моей бедной матери, которою я так жестоко пожертвовал ради моих безрассудных мечтаний. Ответьте мне как можно скорее; ваш ответ будет иметь большое влияние на мои дальнейшие решения. Адрес, который я посылаю вам, совершенно надежен.

Это письмо докажет вам, что я еще жив и чувствую себя довольно хорошо. Мое материальное положение изрядно: я живу уроками. Мои чувства к вам не изменились и никогда не изменятся. Выпив до дна чашу горчайших разочарований и увидев пустоту и ничтожество всего, что раньше казалось мне великим и прекрасным, я образумился, и теперь моя душа жаждет покоя и уединения, – уединения ненарушимого и покоя вечного… «Иным обманутым существованиям, – говорит Бальзак, – нужно небо или ад, разврат или уединение на вершине Гран-Бернара»… Разврат не подходит ни к моему темпераменту, ни к моим принципам. Итак, что же мне остается?

Я уже стою на краю этой пучины поэзии и религии, куда раньше бросались все пылкие и обманутые души, которых мир не мог удовлетворить. Я с любопытством заглядываю в нее; оттуда веет на меня прохладою, таинственным ароматом, который меня опьяняет и вызывает в моих членах дрожь целомудренного сладострастия. Верьте мне, друг: только Бог и его бесконечная любовь может наполнить пустоту души, которая обманулась в самых дорогих своих стремлениях и которая, убедившись в бесплодности всех своих жертв, раздирается нестерпимым раскаянием. Да будет и вам дано понять когда-нибудь, как понял я эту великую истину, и оценить мир и его утехи по достоинству, то есть как пустоту и ничтожество!

Но прежде, чем кинуться вниз головою в эту бездонную пропасть, которая меня влечет и манит неотразимым очарованием, я хочу еще бросить взгляд на узы, которые должны были привязывать меня к этому миру и которые я порвал, как капризный ребенок ломает игрушку. Я хочу в последний раз проститься с этими любимыми узами, прежде чем за мною бесповоротно закроется дверь вечного уединения.

Обдумайте это письмо и взвесьте в вашем уме и вашем сердце мысли, высказанные мною. Ваш ответ мне крайне нужен. Постарайтесь написать мне тотчас».

Чижов ответил Печерину, но, вероятно, ничего не мог сообщить его о его родителях. 26 июня Печерин опять написал ему:

«Снова слышу – голос милый
Песнь знакомую поет,
И, как Лазарь из могилы,
Тень минувшего встает.

Вот чувство, которое вызвало во мне твое дорогое письмо. Извини, что снова пишу тебе по-французски: я слишком привык к этому.

Ты постарел, мой добрый друг! даже почерк твой изменился: он стал спокойнее, правильнее. Но сердце осталось молодо: одно сердце нетленно.