Избранное. Том 1

После службы в армии, став студентом университета, он выступал на соревнованиях в различных видах спорта. Для университета, факультета он был находкой. Силушкой его природа не обидела, он, например, брал две двухпудовые гири правой рукой и выжимал несколько раз, поражая и удивляя даже знатоков тяжелой атлетики и гиревого спорта. Однако от предложений сделать из него чемпиона по борьбе, тяжелой атлетике наотрез отказался. Так он и жил: учился, женился, воспитывал и учил своих и чужих детей и думал, что здоровья хватит ему если не на сто лет, то на 80 уж точно. Василий Андреевич читал лекции и вел семинарские занятия по философии у студентов технического вуза, работу свою любил, и студенты его любили за эрудицию, нестандартность мышления, знание своего предмета. Казалось, ничто не предвещало сбоя со стороны здоровья. За день до сердечного приступа он почувствовал вялость, нежелание сесть за стол и работать, даже не хотелось ничего читать. Состояние было такое, как словно он не спал несколько суток подряд, зевал, как после перетренировки. Такое иногда испытывают спортсмены, превысив дозировку физической нагрузки на организм. Ночью, в третьем часу, Василий Андреевич проснулся как от толчка. Он попытался встать, но рухнул на пол. Не понимая, в чем дело, он вновь поднялся, но не удержался на ногах, и снова слабость, головокружение придавили его к полу. Цепляясь за книжные шкафы, он еще раз попытался подняться на ноги, думая при этом: как же так, он, сильный человек, сибиряк, не может преодолеть слабости, ничего не может сделать с собой, не управляет своим телом, что же это творится? Борьба с самим собой, со своим духом продолжалась недолго: холодный пот заливал глаза, предметы и вещи в комнате теряли свои очертания, руки и ноги не слушались... Он потерял сознание. Странное ощущение испытывал профессор: он все слышал и понимал, слышал, как жена по телефону вызвала «скорую помощь», как ребятишки теребили его и просили проснуться, но сил не было даже открыть глаза. Василий Андреевич слышал, как вошли в квартиру два врача «скорой помощи», о чем они говорили, как сделали укол, измерили давление, сняли кардиограмму. У него было такое чувство, что это происходит не с ним, а что он тут же, рядом со всеми, и старается вникнуть во все происходящее. Такая непривычная отстраненность от себя, еще долгое время после этого случая, возвращала его к тому событию. Когда он потом рассказывал жене, кто что говорил, она поражалась тому, что он, будучи в бессознательном состоянии, запомнил один к одному все, что происходило в их квартире той роковой ночью. Для врачей «скорой помощи» это была обычная ночь, они привели в чувство профессора: предметы, вещи в квартире для него приобрели четкие очертания, перестали плавать и растворяться. Он сразу же поднялся на ноги и на все уговоры врачей и жены лечь в больницу отвечал: «Нет и нет, и не уговаривайте, чувствую себя уже неплохо, нормально». Даже слова жены о том, что он думает только о себе и не думает о ней и детях, не возымели на него никакого действия. В больницу он не поехал. Днем участковый врач– терапевт и кардиолог отметили, что пульс, давление повторная кардиограмма показали значительное улучшение работы сердечно-сосудистой системы. Врачи внушали Василию Андреевичу, что случай, произошедший с ним, это первый звонок, извещающий о том, что необходимо отказаться от интенсивной научной работы, больше бывать на свежем воздухе, ходить пешком и делать по утрам зарядку. Они убеждали профессора в том, что нужно не только развивать ум, но и укреплять физическое здоровье. Вот этому последнему совету и внял профессор.

Он стал ходить на работу пешком. До института было не более получаса ходьбы, и профессор стал выходить за час до лекции или семинарского занятия. Василий Андреевич выбирал улицы и переулки, где движение машин было меньше, шел дворами, искренне полагая, что вдали от транспортных магистралей меньше загазованность, воздух чище. Его облаивали собаки, но душа радовалась от вида тихих дворов, похожих на деревенские.

Профессор научился ладить с собаками. Когда они с лаем приближались к нему, он спокойно говорил: «Возьми кыску, зю-зю», – собаки в замешательстве останавливались, они искали глазами кошку, но ее, конечно, не было. Весь порыв и злоба у собак пропадали... На пути к институту он проходил незастроенное пространство – поле около выставочного зала, там утрами владельцы выгуливали собак престижных, элитных пород: спаниелей, гордонов, пойнтеров, овчарок и др. Важные хозяева освобождали собак от поводков, давая им возможность порезвиться, а сами медленно прогуливались друг с другом парами, собаки тоже парами начинали игры, возню. Собаки лишь несколько секунд смотрели на высокого, грузного человека как на чужака, и продолжали прерванную игру. Профессор не оскорблялся за такое невнимание. Он продолжал свой путь, думая о том, что из всех собак лучшая, пожалуй, сибирская лайка. Он уважал ее за добрый, отзывчивый нрав, за открытость, отходчивость, силу, выносливость и верность.