Избранное. Том 1

О восстановительных работах говорить сложно. Это работа на износ, круглые сутки. Но трудность была не в этом. У меня не закрылась рана, из нее постоянно сочилась жидкость, и я оказался в непростом положении. Я не мог отказаться от назначения, потому что это было бы похоже на признание своей неспособности в необходимый момент сделать то, что нужно. Знал и понимал, что я один из тех, кто может успешно возглавить восстановление; несколько лет работал начальником этого цеха, знал технологию, людей.

Никому не сказав о своей проблеме, взялся за работу. Надо было перевязываться. Не стал ходить так часто к медсестре, как раньше. Задача состояла в том, чтобы не падала повязка с ноги. Время было спрессовано, много решений, масса народа, сотни монтажников. А у меня на ходу временами спадала повязка на ботинок и я ее подхватывал. Неудобно было…

В один из дней я решил съездить к медсестре и основательно поговорить с ней и врачом. Почему рана не зарастает, ведь после операции прошло более месяца? Доктор завел меня в процедурную, снял повязку, и тут я услышал ругань и проклятия. Все это наполовину с нецензурной бранью. Успокоившись, пояснил, что в мою рану после операции были вставлены три резиновые трубки, чтобы дренировалось все то, что скапливается в ране. Сестра, которая должна была в свой срок вынуть эти дренажи, вынула только два, а третий забыла или не увидела. Все тридцать дней в ране была четырехсантиметровая трубка из красной резины, которая не давала зарастать тканям. Когда он вынул эту злосчастную трубку и показал мне, то было чему удивиться. Она была практически изжевана, вся в дырочках, организм ее переваривал. Наверное, еще бы месяц и эта трубка рассосалась. После того, как вынули дренаж, через неделю рана затянулась и сразу зажила. Так что у меня появилась возможность благополучно восстановить цех…

И мы его восстановили. Хотя в отпуск я так и не сходил. И после этого еще четыре года подряд не отдыхал. О том, что восстанавливал я цех с повязкой, с незаживающей раной, до сих пор знает только жена, ну и теперь мой черный ящик.

Вспомнилась картинка из далекого детства. Я сильно болел, простудился. Который уж день лежу в постели, на день перебираясь в прохладную, выложенную из самана погребицу. Она на меня производит чарующее впечатление. За ларем я нашел почти новенькую книжку «Казаки» Льва Толстого и, потрясенный красотой и яркостью открывшейся мне жизни, забываю и про болезнь, и про то, что с ней связано. Вообще эта мазанка колдовская. Осенью, забравшись на верх ее, под крышу, за сушеной густерой я обнаружил под разным деревянным хламом неопределенной формы предмет, завернутый в изъеденный мышами мешок. Потянул на себя – боевая винтовка! Потом с дедом я имел разговор и пообещал, что трогать винтовку не буду. Но я уверен: ее там уже нет. Дед – человек мудрый, он обязательно сделает все правильно. В этом я убеждался не раз…

Вот послышались шаги во дворе, это идет бабушка, я это чувствую всегда, не понимая, как объяснить. Она входит с небольшой корзинкой, накрытой белой в горошек косынкой.

– На вот, выздоравливай быстрее, гостинец тебе.

Открываю корзинку, она полна яблок.

– Откуда, бабушка?

– Ешь, разве не все равно?

Она с напускным равнодушнием глядит на меня. А я сразу догадываюсь, откуда яблоки. Они – краденые! Если бы они были куплены, то их было бы два, ну три, не больше. Яблоки из Самары редко привозили, не на что было покупать. А здесь – целая корзина! Яблоки в нашем селе растут только у одного Светика – сына давно умершего бывшего земского врача. Но он скряга, никого никогда не угостит. Мы давно с другом Мишкой сговорились тайком от родителей забраться к нему в сад. И не столько от желания поесть яблок, сколько от нелюбви к их хозяину.

– Бабушка, они же…

У меня не поворачивается язык сказать главное слово.

– Сейчас не в этом дело. Ешь и поправляйся. Бог простит.

Она тоже не говорит главное слово. Я, боясь обидеть бабушку, беру антоновку и крепко впиваюсь в нее зубами.

– Вот так-то, – тихо заключает бабушка.

Я хрумкаю яблоко и чувствую, что нас с бабушкой теперь связывает что-то тайное, о чем я никогда не скажу никому, и за которое никогда не смогу плохо подумать о бабушке.

– Когда мой первый сыночек Петенька заболел сахарным диабетом, я его чем только не лечила, но не получилось тогда. Не стало Петеньки.

Помолчала. Потом сама себе сказала:

– Бог простит.

Она придвинулась ко мне и погладила мою голову своей большой шершавой ладонью. Это для меня было неожиданностью. Я не помню, чтобы кто-то нас в детстве гладил по голове или целовал. Такого не было. Но зато нас никто никогда и не бил.

…Я лежал на старом, самодельном диване в окружении ларей с мукой, пшеницей, в домовитом запахе луковых плетениц и овчин.