Избранное. Том 1. Сон в начале тумана

Сын Ильмоча, видимо, был из самых младших и по возрасту годился в ученики старшего класса гимназии, а не в мужья. Но Ильмоч был человек, далеко смотрящий вперед, и загодя заботился о его будущем, а заодно пускал корни и на этой земле. Джону была совершенно ясна дальняя цель хитрого оленевода: ведь Орво уже состарился. В последние годы он много болеет, а у него лишь одна-единственная дочь. И жены у Орво тоже одряхлели. И хотя старик не нажил за свои годы почти ничего, все же у него была прочная яранга, небольшая кожаная байдара и упряжка отличных собак. Но самое главное — у старика была слава хорошего человека, большая память о добрых делах, которые он сделал людям. Быть родственником хорошему человеку стоит не меньше, чем унаследовать богатство.

Нотавье смущенно отводил глаза, словно его застали за нехорошим делом. Его совершенно детское лицо было слегка помято со сна, и он громко шмыгал носом.

Зато Тынарахтына была прямой противоположностью жениху. Это была уже сложившаяся девушка с дерзким и острым взглядом, с гордой прямой осанкой и громким голосом. Она дружески кивнула гостю, улыбнулась глазами, и вдруг Джону стало грустно — грустно от мысли, что молодость осталась уже позади и эти улыбки уже за какой-то недоступной чертой.

— Глядите, Сон и все остальные гости! — закричал пьяным голосом Ильмоч. — Чем не пара! Как на заказ, друг для друга сделаны, и я уверен, что они сработают хороших детей. Правда, Нотавье, сделаешь хороших детей? — спросил он напрямик сына.

— Сделаю, — смущенно пообещал парень и громко шмыгнул носом.

— А ты, Тынарахтына? — обратился к девушке Ильмоч.

— Постараемся! — задорно ответила она.

— Поторапливайтесь! — сказал Ильмоч. — Хорошие женихи и невесты растут у Сона!

— Но Тынарахтына еще не стала женой Нотавье, — заметил Орво. — Твой сын еще только пришел.

— Знаю, знаю, — прервал его Ильмоч. — Но я уверен в Нотавье, как в самом себе. Он докажет, что может быть настоящим мужчиной, будет тебе настоящим помощником. Не беда, что он сроду не был в море. Не велика трудность убить зверя, не то что вырастить оленей и пасти их по всей тундре.

— Не то говоришь, Ильмоч, — возразил Орво. — Быть морским охотником вовсе не легко, как думается тундровому жителю, который видит, что пасет собственную еду.

— Не будем спорить, — миролюбиво сказал Ильмоч. — Давайте лучше выпьем дурной веселящей воды. Надеюсь, ты научишь сына добывать из винчестера этот напиток?

В чоттагин заходили гости. Заглянул Тнарат, подсел к Джону, но от дурной веселящей воды отказался.

— Стыдно мне потом становится, — смущенно признался он. — Как вспомню, что говорил и что делал пьяный!

— Зря пустое мелешь, — возразил Ильмоч. — Дурная веселящая вода делает человека умным и веселым.

Тнарат в ответ только улыбнулся.

Перед ним тоже вставала вечная задача — выдать дочерей замуж. В таком маленьком селении, как Энмын, это было жизненно важно, и те, кто не заботились об этом своевременно, искали потом женихов на стороне, а девушки каждый раз замирали в ожидании, когда к берегу приплывала чужая байдара, на которой виднелись молодые охотники.

Пристроив сына, Ильмоч откочевал в дальнюю тундру, в верховья реки Энмываам. Теперь до весны его не будет.

А зима все набирала силу. Она была не очень морозной, зато пурга иной раз продолжалась недели по две, не давая возможности выходить на охоту.

Открытая вода была не очень далеко. Неподалеку от берега бродили белые медведи, и даже самые ленивые охотники повесили на нартовые подставки желтоватые шкуры, и нетерпеливые возили чуть подсохшие шкуры к Амундсену и возвращались с богатыми покупками. На переломе зимы великий путешественник стал скупее; очевидно, оскудели запасы в трюмах.

Амундсен после поездки к кэнискунскому торговцу Карпентеру на обратном пути завернул к Джону.

Смакуя лепешки, испеченные на нерпичьем жиру, капитан громко восхищался торговцем:

— Такие люди, как Роберт Карпентер, во многом облегчают участь мореплавателей знанием местных обычаев. Я не слышал о нем ни одного худого слова! А будь он владельцем бакалейной лавки где-нибудь в небольшом городке Европы, завистливые обыватели уж постарались бы по части разного рода слухов и других подозрений! Здесь же он, как отец родной, да и сам он старается не столько для себя, сколько для аборигенов, служа как бы предохранительным буфером между цивилизованным миром и людьми арктического побережья.

Джон слушал Амундсена и молчал.

— Он и о вас говорил много хорошего, — продолжал Амундсен. — И даже выразил некоторую зависть, что вам удалось как бы раствориться среди здешнего народа.

Предстоящее освобождение от ледяного плена возбуждало Амундсена и рождало у него мысли о триумфе нового рекорда в освоении дальних земель.

Тревожно было на душе и у Джона Макленнана.

С восточной стороны шли вести одна другой удивительнее. Создавались какие-то Советы. По словам Руала Амундсена, он вошел в официальные сношения с представителями Советской власти, и местные органы получили указание чуть ли не от самого Ленина оказывать всяческое содействие успешному завершению путешествия.