Избранное. Том 2

— Шанжан, именно сейчас необходимо взяться за создание уйгурских военных отрядов, о которых мы с вами говорили прежде.

— Сейчас ли?..

— Вы возражаете? — Жанжун побледнел: он все время чувствовал, как длиннобородый незаметно, с подобострастной улыбкой переиначивает его мысли, поправляет, подправляет и в заключение получается так, как хотел бы он сам, а не так, как желал жанжун.

— Если мы создадим военные части из чаньту, то не вложим ли тем самым в руки врага оружие против себя, и притом в столь критический момент?

Жанжун, сознавая превосходство длиннобородого, мрачно уставился на него и ничего не ответил.

— Но все, разумеется, будет исполнено, как хотелось бы вашей светлости…

— Ладно, поговорим об этом после, — проворчал жанжун.

Обсудив вопросы, связанные с Аскаром и подавлением зародившегося мятежа, в частности — вопрос о неотложной экспедиции против Ахтама, жанжун выехал из Кульджи в Куру. Что же до длиннобородого дарина, то он отправился ро дворец к Хализату.

— Господин гун, — сказал длиннобородый, снимая кожицу с розового суйдунского[110] персика, — по вашей милости и милости кази-калана мне пришлось забыть, что такое покой. — Он усмехнулся и проглотил персик, наполненный ароматным соком.

Хализат и кази-калан переглянулись и тоже рассмеялись, правда, несколько смущенно.

— Светлый разум господина шанжана — залог спокойствия не только для каждого из нас, но и для всего Илийского вилайета, — вкрадчиво заметил Хализат.

— Вот именно, — подхватил кази-калан, — для всего вилайета. Ведь такие разбойники, как этот Аскар, — это враги не только правительственной власти, они выступают против порядка, установленного аллахом.

Длиннобородый дарин желчно улыбнулся последним словам кази-калана. «Уж тебе бы держать язык за зубами, бухарский ишак, объевшийся кизяком», — хотелось сказать ему, но он смолчал. В расчеты шанжана не входило ссориться с гуном и его окружением.

— Смута подавлена. Все войдет в свою колею, если будет на то воля аллаха, — проговорил Хализат.

— Нет, господа, — отрицательно покачал головой длиннобородый. — Я посетил сегодня его превосходительство жанжуна…

— И что же, господин дарин?..

— Я думаю, в ближайшие дни нам предстоит еще немало хлопот. Нам, то есть не одному мне, но и вам, господин гун, и вам, господин кази-калан… — Длиннобородый одарил каждого из сидящих перед ним любезной улыбкой. — Если, разумеется, вы дорожите благорасположением жанжуна…

У обоих его собеседников беспокойно вздрогнули зрачки.

— Жанжун доволен арестом Аскара, но считает, что еще рано радоваться нашим успехам. Семь дней, и ни единым днем больше — вот срок, которым мы располагаем для поимки Ахтама и остальных мятежников. — Длиннобородый потянулся к блюду с фруктами, выбрал персик покрупнее и не спеша принялся очищать его от кожицы.

— Я готов служить его сиятельству всем, чем могу, — сказал Хализат, настороженно следя за движениями тонких гибких пальцев дарина. — Я широко раскрою двери своей казны перед любым смельчаком, который доставит голову этого разбойника…

— По закону шариата его нужно засечь до смерти! — воскликнул кази-калан, лихорадочно теребя бороду. — Только бы получить его в руки живым!..

— Господин кази, от самых страшных проклятии, которые мы станем произносить, сидя в комнате, не будет никакого проку, — холодно прервал длиннобородый и с таким выражением, с каким плюнул бы ему в лицо, сплюнул на пол.

— Вы правы, господин дарин…

— Сейчас не время играть в кошки-мышки. Нас ожидают более серьезные занятия.

— Господин дарин всегда может рассчитывать на нашу помощь, — сказал Хализат.

— Тогда с завтрашнего дня принимаемся за дело.

— Да пошлет аллах нам удачу!..

— Понадобятся люди, хорошо знающие горную местность.

— Такие люди у нас найдутся, господин дарин!..

Длиннобородый разделил персик на половники и, поочередно переводя взгляд с Хализата на кази-калана, проглотил — сначала одну половинку, затем другую.

2

Судя по тому, как прибрано было во дворе старосты Норуза, — даже улица перед его домом была выметена и полита водой, — ожидался приезд гостей, и гостей высоких. Сам хозяин, бледный от волнения, осунувшийся и словно похудевший за одну ночь, истерзанный тщеславием и множеством забот, в этот день поднялся раньше всех. Его резкий, пронзительный голос раздавался и на скотном дворе, и в поле, и на винограднике, и в кухне, никому ни на минуту не давая покоя. Староста Норуз самолично наблюдал, как метут двор, указывал, где расстелить новую кошму, поучал женщин, как резать мясо и чистить морковь, не спускал глаз со стола, который накрывали в комнате, предназначенной для особых торжеств.

— Эй, бездельники! — шумел он. — Почему просыпали рис?.. А мука, мука? Да у вас дырявые мешки! Вы что, разорить меня задумали, прохвосты?.. Эй, Джалил, где шкура от барана?.. Развесь ее хорошенько, да смотри, чтоб сорока не поклевала!.. Поглядите-ка на этого болвана Турды! Эй, что ты там стоишь, как пень, почему не принес угли для шашлыка?.. Хеличам, ты что, курносая, воробьев считаешь?.. Огонь-то у тебя совсем погас!..