Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература

Хотя я считаю, что не стоит пропускать другие эпизоды, и советую дождаться этих сцен, я все же помню, что именно они привлекли меня при первом чтении, особенно сцены с Брунетто и Улиссом, к которым меня не подготовили ни аллюзии, ни цитаты. Их можно сопоставить; хотя в первой Данте говорит о своем любимом наставнике, а во второй — о легендарном герое античного эпоса, обе они поражают нас. Мы испытываем то удивление, которое Эдгар По считал самой сутью поэзии[252]. Лучший пример — последние строки, где Данте отпускает погибшего учителя, которого так любил и чтил:

Poi si rivolse, е parve di coloro

che coronno a Verona il drappo verde

per la campagna; e parve di costoro

quegli che vince, поп colui che perde

Он повернулся и бегом помчался,

Как те, кто под Вероною бежит

К зеленому сукну, причем казался

Тем, чья победа, а не тем, чей стыд.

Читателя поразят эти стихи, даже если он и не знает про состязания в беге, где призом был кусок зеленого сукна[253]; когда Брунетто, павший очень низко, бежит как победитель, кара его обретает окраску, которую может дать лишь великая поэзия. Об Улиссе, невидимом в пламени, Данте пишет:

Lo maggior corno delia fiamma antica

comincio a crollarsi mormorando,

pur come quella cui vento affatica.

Indi la cima qua e la menando

come fosse la lingua che parlasse,

gittо voce difuori e disse: "Quando

me diparti' da Circe, che sottrasse

me piu d'un anno la presso a Gaeta…"

С протяжным рокотом огонь старинный

Качнул свой больший рог; так иногда

Томится на ветру костер пустынный.

Туда клоня вершину и сюда,

Как если б это был язык вещавший,

Он издал голос и сказал: "Когда

Расстался я с Цирцеей[254], год скрывавшей

Меня вблизи Гаэты…"

Строки эти порождены лишь поэтическим воображением, их можно понять вне места, времени и замысла всей поэмы. Поначалу нам кажется, что сцена с Улиссом ни с чем не связана, что это отступление, что Данте разрешил себе отдохнуть: от строгой христианской догмы. Но когда мы узнаем всю поэму, мы поймем, как тонко и точно расставил он и реальных людей — своих врагов, друзей, современников, и исторических лиц, и героев легенд, Писания, античного эпоса. Его упрекали и над ним смеялись за то, что он поместил в ад тех, кого знал и ненавидел; но люди эти, как Улисс, преображены, чтобы служить целому, ибо все они — и жившие, и нежившие — олицетворяют виды греха, муки, вины и воздаяния, а потому становятся одинаково реальными и современными. Мне кажется, сцену с Улиссом особенно легко читать и потому, что англичанину много скажет сравнение ее с прекрасной поэмой Теннисона[255]. Стоит отметить, что у Данте все гораздо проще. Теннисону, как почти всем поэтам, даже тем, кого мы зовем великими, приходится нажимать, чтобы добиться воздействия. Например, строчка о море, которое "многоголосо стонет", типичная и для Теннисона, и для Вергилия, слишком литературна, для Данте, и потому — слабее прочего у него. Только у Шекспира такие строки не кажутся напыщенными и не уводят от главного:

Мечи вы спрячьте, их изъест роса[256].

Улисс и его спутники проходят через Геркулесовы столпы[257], узким проливом

dov 'Ercolo segno li suoi riguardi

accioche Гиоп piu oltre поп si metta

Где Геркулес воздвиг свои межи,

Чтобы пловец не преступил запрета.

"О frati", dissi, che per cento milia

perigli siete giunti all' occidente,

a questa tanto picciola vigilia

de' nostri sensi, ch 'e del rimanente,

поп vogliate negar 1 'esperienza

di retro al sol, del mondo senza gente.

Considerate la vostra semenza,

fatti поп foste a viver come bruti

ma per seguir virtute e corioscenza.

О братья — так сказал я, — на закат

Пришедшие дорогой многотрудной!

Тот малый срок, пока еще не спят