Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература

Мы утратим вечное наслаждение,

Равное вечному желанию покоя.

Не смейтесь громко: Внимательно следите за сокровищем

Мудрости Запада.

В уголке слышен шепот мудрости. Пять и три

(Пусть не будет это широко известно)

создают ужасную тайну:

Ибо цветение начинается под трехдольные ритмы;

Всегда оно зарождается вновь,

И жизнь пробуждается под музыку,

Из корня,

Произрастающего во тьме,

До плода,

Возрастающего по душистому стволу,

Текуче-золотому, сладкому, как мед.

Сестры, остроглазые и поющие воздушно,

Смотрящие бдительно

По сторонам,

Охраняйте яблоко денно и нощно,

Чтобы никто с Востока не пришел и не унес его.

Молодому человеку, который может так писать, не нужно много изучать науку стихотворных размеров, а молодой человек, написавший эти строки примерно между 1828 и 1830 г., создавал нечто новое. Создавал нечто, чего не было ни у кого из его предшественников. В некоторых ранних стихах Теннисона ощутимо влияние Китса — в песнях, в белых стихах; и менее благотворное влияние Вордсворта, например, в "Доре". Но в только что процитированных строках, а также в двух стихотворениях о Марианне, в "Морских феях", в "Лотофагах", в "Леди Шалотт" и кое-где еще создано нечто совершенно новое.

Весь день в сонном доме

Скрипели на своих крючках двери;

Синяя муха пела в окне; мышь

Пищала за разрушающейся обивкою

Или выглядывала из щели[897].

The blue fly sung in the pane (строка будет разрушена, если вместо sung употребить правильную форму прошедшего времени sang) — одного этого достаточно, чтобы увидеть, что произошло нечто важное.