Избранное. Том первый

С той памятной встречи с неистовым Ионой Григорий стал ещё более смутным. Значит, и у бога не найду утешения, думал он. И, стало быть, надо служить ему, как сказал Семён Данилыч, по-своему. Важно веровать, важно молиться... Признаваться в кощунственных мыслях, возникших нечаянно, никому не стал. Внимал старцу с показным умилением. На службе был старателен, однако вёл себя с достоинством. Да хоть сколько гнись, но коль ты Отлас, то не жди себе снисхождения. Яков Гарусов, коему Григорий указал на расхождение в отписке брата-ясашника – мол, соболишек пяти штук не хватает, написано сорок, получено... тридцать пять... и другой мягкой рухляди так же... – по примеру воеводы отвесил своей пухлой ручкой пощёчину. Хоть и пухлая, а больно... в самую душу ударила. Отступил Григорий, слеза с кровью брызнула. В руке трепетало сломанное перо.

– Стой, стой... внушать буду, – ласково словно к столу приглашал, приговаривал сотник и мелкими, вкрадчивыми шажками подбирался всё ближе, ближе. «Уж этого-то я поучу... уж этого я прищучу! Ишь праведник какой выискался! Сам в счёте не смыслит».

Зло выкрикнул:

– Я те покажу, как возводить поклёп на брата!

– Не поклёп это... истина! Ишо раз тронешь, – пообещал непреклонно Григорий, – крикну «слово и дело государево»!

Трусливый сотник отпрянул, что-то проворчал и, усевшись на табурет, стал заново просматривать братнины списки. Рухляди не хватало. Сотник знал почему: недостающие шкурки давно уж перекочевали в его амбар. После, прикидывал он, подарю соболька воеводе, четыре себе останутся... Из-за этого сухорукого чёрта придётся сдавать по счёту. Можно бы и самому крикнуть «слово и дело», да разговор писцы слыхали. Докажи им, что ты не вор... до воеводы дойдёт – быть битым. Не посчитается, что всяко ублажаю его.

– Верно, верно, ошибочка вышла, – ласково согласился и отпустил писцов по домам.

Потому и явился Григорий домой уверенным в себе. Умом-то можно всего добиться. Даже правды. Хотя правда и ум редко живут дружно. Помирить бы их – подлецам на земле жизни не стало бы...

10

Хрустнуло летечко, хрустнуло и переломилось. Дело к зиме пошло. Проскочит хмурая, скорая на ногу осень, и сыпанут тяжёлые в этих краях, обильные снега.

Но пока август, он щедр, всего вдоволь. Зря горевал Володей: его молодцы с голоду не помирали: уминали тепню-толокно с ягодами да с грибами, орехи лесные, сарану, вчера двух косуль подстрелили. Уж на подплыве решили кости размять, причалили. Млел над лесом парной туман, цеплялся за макушки древних елей. Рань была. Тянуло прохладцей. Река круто заворачивала влево. Потягиваясь спросонок, ласково бормотала о чём-то оживающим берегам. Справа на песке люди в меховых одеждах тянули сеть. Увидав казачье судёнышко, бросили сеть и с криком кинулись в лес.

– Что за народ? – Любим первым спрыгнул на берег, вгляделся в следы.

– Мирные... Эвенки. Такие нам не помеха, – успокоил Володей.

– Крепко их припугнул кто-то.

Потап, вытряхнув рыбу, кинул сеть в дощаник.

– Оставь, – сказал Володей. – Возьми на уху. Больше не надо. Сеть не трожь. Обижать их не следует.

Вспомнились отцовские рассказы о том, как часто помогали в трудных случаях инородцы и как часто становились лютыми врагами, доведённые пришельцами до крайности.

«Все люди, все человеки», – обычно заключал свои повествования отец, словно знал, что и Володею предстоит повидать много неизвестных народов.

Туман размазался по песку, поредел, лишь бледные тени его ещё скользили над рекою, но скоро и их поглотила вода, а может, расплавило всё ещё жаркое, красное с утра солнышко. Над головою профырчала скоролетняя ватага скворцов: то ли на разведку пошла, то ли на жировку. Скоро улетать им в края южные. Вон и грачам, чёрной сетью покрывшим низкое палевое облачко, путь туда же. Приучают молодь к дальним полётам. Вместе с солнышком поднялись. Улетят, а память здесь останется, на родине. Сюда вернутся – о тех неведомых Володею краях принесут память.

«Рассказали бы!» – неистово тоскою сдавило грудь, захотелось взлететь вместе с птицами, махнуть куда-нибудь на край света. Да где он, край-то? И есть ли у земли край? Всё мнится, бескрайняя она. «Тем и хороша... не исхожу до смерти. А. исхожу – затоскую...». Володей встряхнулся, всхрапнул как сохатый, отправился в лес.

– Один? – предостерёг его Потап. – Сам себе погибели ишшешь?

– Не, Потапко, – оскалился Володей, – терьяк ишшу. От всех хвороб и смертей снадобье.

Однако, подумав мгновенье, вернулся, взял сеть, горсть бисера, рассыпанного лихими людьми, запасной нож. Свой, отточенный до синей прозрачности, висел на поясе.

Вы тут всё же остерегайтесь. Со мной ничо не стрясётся. На ушицу гостей приведу.

– Может, не ты с гостями, а они с твоими костями, – мрачно пошутил Любим и принялся разводить костёр. Угли брошенного рыбаками кострища ещё тлели. Потап начал потрошить рыбу. Чистил, удивлялся: много рыб перепробовал, а эта незнакома.