Избранное. Том первый

Потап возился подле дощаника, узел на канате завязывать не стал, сделал петлю, а петлю накинул на старую корягу: бережёного бог бережёт. Взял весло с собою, отправился следом за приятелями.

Володей смело раздвинул плечом толпу. Любим обошёл её стороною. Если уж вынудят биться, так чтоб не мешать друг дружке. Чуть погодя и Потап притопал позвав с собою ещё двоих. Один остался на дощанике. Люди перед белокурым богатырём почтительно расступились, что-то заговорили меж собой. Парень, встретившийся Володею, кивнул.

– Чо они судят-то? – спросил его Володей. – Растолмачь.

- Вон тот, со снегом на голове... похож на отца его, – парень указал на своего светлого, как и Потап, сородича. Тот, правда, был черноглаз и поменьше ростом.

- Выходит, братья, – кивнул Володей и, подтолкнув Потапа, велел: – Здоровайтесь.

«Братья» потёрлись носами, обнялись. Меньшой, местный, увяз в Потаповых объятиях. Высвободившись, долго морщился, потирая намятые рёбра.

Настороженно присматриваясь друг к другу, сели подле костра. Молчали хозяева, молчали гости, не зная, что предпринять. Молчание нарушила странная процессия. Четыре женщины, молодые и миловидные, вынесли на носилках старика в нарядных шкурах, с украшениями на груди и на шее. Он важно оглядывал пришельцев, скрывая робость в глазах. Кивком приказал опустить носилки, однако не встал и что-то прохрипел тому парню, знакомцу Володея.

Мы древнее племя туфанов... спустились с гор... – говорит вождь, – нас мало осталось. И потому, чтоб не вымереть, мы спустились. И наша кровь... великая древняя кровь смешалась с кровью других людей. Ты видишь... – важно повествовал старец, очень медленно роняя слова, часто замолкая. – Это случилось... Лишь я да он... да ещё несколько женщин... они мои жёны... одна для правой руки, другая – для левой... Эти – для ног... столь же чисты по крови...

– Ему, вишь ли, и для правой руки баба, и для левой, – проворчал Любим. – А мы хоть пропади. С одной-то, поди, не справится, старый козёл.

Старец, словно всё понял, усиленно закивал, потом опустил голову, задремал. Дремал недолго. Но Володей, Любим и Потап успели рассмотреть и его самого, и его хорошеньких разноцветных жён.

– Как зовут их? – спросил Володей у парня.

– Туфаны, – ответил тот. – Мы все туфаны. Потому что вождя зовут Туфаном.

– Вы – дети его?

– Мы одно племя. Туфаны.

– Как же различать вас? – недоумевал Володей, привыкший к тому, что русские и якуты, которых он знал, носят своё, данное при крещении, имя.

По птичьим клювам.

И верно: на поясе у парня висели глухариные клювы.

- Охотник ты, видать, добрый. А вот имени доброго своего не имеешь. Что ж мне, так и звать тебя: человек с глухариными клювами? – посмеялся Володей. – Слышь, – решил он, – я тя Егором звать буду.

– Егор... гор... ррр! – смакуя каждый звук незнакомого, но очень звонкого имени, повторил Егор. – Егорррр! кхррр... хорошо! – И счастливо засмеялся. – А тебя?

– Меня – Отласом. Или – Володеем. Зови, как тебе легче. Эти – Любим, Потап. Те – Прохор с Антоном, – указал на казаков, стоявших с самопалами в сторонке.

– Отлас... Любим... Потап.

И всё племя повторило:

– Отлас... Любим... Потап.

Четыре туфанки особенно долго перепевали эти русские имена, голоса их, грудные, тёплые, звучали чарующе и нежно. «Достались же старой развалине такие лады», – сглотнул завистливую слюну Любим и подмигнул той, что стояла ближе, маленькой и смешливой.

Женщина фыркнула, прикрыла ладошкой мелкие, как у ласки, зубки.

Старец проснулся, что-то залопотал.

– О чём он? – поинтересовался Володей, которого поразила жизнь этого странного племени. Живут – ни имени у них, ни отчества. Да и родины нет, наверно. Обитали в горах когда-то, покинули их и соединили кровь свою с эвенками, с русскими, может, ещё с каким-то народом, оставив в память лишь одно имя: туфан, общее для всех. Что оно означает? Кто этот Туфан? Может, родоначальник? Может, как раз тот старик? Он тоже мало похож на своё племя. Больше смахивает на русского. Или старость уж так исказила его расплывшиеся, лишённые всякой духовности черты? Обрюзгшие, свисающие на плечи щёки, пустые сонные глаза, отвисшая челюсть, хриплый лающий голос... Похоже, он сам себя пережил, перезабыл все человеческие имена от старости и, пользуясь властью вождя, внушает, чтобы и люди себя забыли.

– Так о чём он? – переспросил Володей.

– Удивлён, что вы его не славите. Он каждый день заставляет нас по нескольку раз повторять: «Туфан! Туфан! Туфан! Туфан Великий! Туфан Мудрый!». Вы, думает он, должны поступать так же.

– Чем же он велик? В чём мудр?

– Велик, потому что вождь. Мудр, потому что стар.

– Ну, – усомнился Любим, для убедительности цыкнув сквозь зубы. – Старость – не заслуга. Я правильно говорю, милка? – Любим шлёпнул по тугому заду маленькую курносую женщину, и она чисто повторила:

– Милка... го-во-рю... – Потом обратилась к Егору, жестикулируя и прося о чём-то.

– Просит, – перевёл он, – чтоб ты всё время называл её этим именем.

Кто бы отказал, а я не стану, – тотчас согласился Любим и, облапив женщину, поцеловал её в сочные, прохладные губы.