Избранное. Том первый

Добычи искал, да, Сам в клетку попал... Ко мне подлетает Млад сизой орёл, да. Он крыльями машет, Сам смотрит в окно, да...

– Бра-ат, – с трудом выводил Володей, пересыпая из своей ладони в Егорову медные бляшки.

– Бра-атушко! – откликался Егор и прибавлял к кучке рухляди ещё по шкурке.

12

– Может, тут и останемся? – спросил поутру Потап, нехотя всходя на дощаник.

На берегу толпились гостеприимные туфаны. Только теперь казаки отметили, что почти все они были молоды. Лишь трое или четверо – ровня вождю. И все на редкость молчаливы. Если старец что-то произносил, его соплеменники вскидывали руки и кричали: «Хао! Хао!». Что это означало, Володей не понял. Верно, славили старца. Лишь один Егор делал вид, что кричит, сам отворачивался, сжимая пальцы в кулак. Туфанки кричали задорно, громко. Старец, по-видимому, не особенно им досаждал.

Дымил костёр, дымилась примятая росная трава, на которой чётко выделялись тёмно-зелёные вмятины. «Вон там и я лежал!» – вздохнул Любим, растирая опухшие веки.

Подымется трава к обеду – всё забудется. «Ну нет! – решил он. – Найду заделье – вернусь!». Помахал Милке, стоявшей подле левой руки старшего туфана. Тот поутру, видимо, чувствуя особый прилив сил, велел нацепить на себя все знаки отличия. На поясе и на шее висели петушиные гребни, клювы, медвежьи и росомашьи зубы, поверх лисьей мохнатой шапки качались ветвистые рога изюбра. Старец выглядел внушительно, и, может, поэтому «хао!» раздавалось чаще, чем вчера. Впрочем, кричали не только в его честь, но и в честь весёлых дружелюбных казаков, одаривших всё племя разными безделушками. Женщин – сверх того – и мужскою лаской. Должно быть, поэтому Потапу не хотелось плыть дальше. Чем не жизнь? Привольно, сытно и никаких особых забот. Молодые туфаны где-то охотятся, добывают еду для племени. Ходил бы с ними в походы, любил бы свою подружку... как её? Имя-то не спросил.

– Останемся, а?

– А служба, Потапко? – разделяя его тоску, усмехнулся Отлас. – Мы, брат, теперь люди казённые. Пока на ногах – служить придётся.

– Кому служить-то? – ворчал Любим, позёвывая: бессонная ноченька была.

– Кому? – Отлас нахмурился, выправил тоже спавшие от усталости плечи, строго и серьёзно ответил: – Державе нашей. Тут рубежи... Нам их стеречь.

На том разговоры кончились.

Но на берегу оставались три туфанки: для левой руки, для правой, для какой-то из ног...

Неслись облака, морошковые подле солнца, редкие и случайные на чистом утреннем небе, каждую минуту меняя свои причудливые очертания. Неслись, исчезали, а вода ещё хранила о них недолгую память. Чётче отпечатывалась береговая осока, высокие пни, истаявшая нодья и старая берёза с огромным жёлтым наливом. Весь берег был усыпан розоватой брусникой, мхом, где травы поменьше, опавшими то багряными, то жёлтыми листьями. В ложбинке, по которой суетливо спешил ручей, вился буйный хмель. Сюда же была протоптана тропка – след к водопою, особенно приметный среди невысоких густых папоротников.

«По этой бы тропке щас в глухомань, чтоб никто не нашёл...» отвязывая дощаник, тоскливо оглядывался через плечо Потап. И люто завидовал зверью, которое служило лишь себе самому, своим желаниям. Неволен человек от рождения. Помыкают им все, помыкают... А чем он хуже зверя лесного?

Стеречь рубежи... от кого стеречь? От этих забитых туфанов? Они ж ясак нам платят... Или от тех, кто живёт в верховьях Учура? Может, и правда, кто-то покушается на наши земли? Ладно уж, поплывём, коль так надо.

Но едва дощаник отчалил, из-за поворота навстречу ему выплыло юркое судёнышко.

– Ну-ко, молодцы удалы, во-он туда подплывайте, – приказал осадистый мужичок на корме. Приказал и, всмотревшись, удивился: – О, дак вы нашенские! Отлас, однако?

– Он самый, – ответил Володей, узнав в говорившем Исая Гарусова, к которому был послан в подчинение.

– А Фёдор где? Ширманов где, спрашиваю?

– Ширманов? – не зная, чего ему ждать от этой встречи, угрюмо переспросил Володей. – В раю он, Ширманов. Ежели пускают туда нашего брата.

– В каком раю, спрашиваю? В каком раю?

– В том, который не про тебя.

– Поговори у меня, поговори! Язык укорочу! Живо на берег! На берег, говорю! – прикрикнул Исай, и тотчас два казака из его команды прыгнули на отласовский дощаник.

– Мы вас не звали, кажись, – сказал Отлас, моргнув Потапу. Тот взял незваных гостей под мышки, швырнул в воду. Казаки, судя по всему, плавать не умели. Покричав и потрепыхавшись, пошли ко дну.

– Чо творишь, ордынец? Чо вытворяешь? – размахивая руками, частил Исай.

– Дурь остужаю, – скалил калёные зубы Отлас. Подождав, когда тонущие казаки выбьются из сил, протянул одному весло, Потап – другому, и так, на вёслах, повели их к берегу.

«Напрасно я – думал Володей, – с первого шага начал зубатить с Гарусовым. Под его началом служить. А эта козлиная порода только и ждёт случая, когда сможет боднуть. Ну да ладно, дурачком притворюсь».