Избранное. Том первый

Включенные в настоящее издание повести предстают как фрагменты широкой исторической панорамы народных судеб, возникавшей в художественном сознании Г. Караславова, Судьбы своего народа и родины он неизменно связывал с Россией, русской революцией, социалистическим строительством в нашей стране. Георгий Караславов оставил значительное идейно-эстетическое наследие. Его творчество имеет не только национальное, но и международное значение как органическая составная часть интернациональной социалистической литературы нашего времени.

В. Андреев.

ДУРМАН

1

Комья земли забарабанили по крышке гроба, замелькали заступы. Мать раскинула руки и обмерла. Ее подхватили две соседки.

— Сватья!

— Мариола!

— Воды! — крикнул какой-то мужчина и растерянно заметался, не отрывая глаз от старухи.

— Минчо! Миленький! На кого ты меня кидаешь! — вскрикнула молодая вдова и бросилась к незарытой могиле. Ее удержали.

— Молодка! Тошка! Будет, будет! — уговаривали ее столпившиеся вокруг женщины.

— Милый ты мой! Милый!.. — в отчаянии застонала она и стала рвать на себе волосы. — Ванё, деверечек! Оживи мне его! Верни мне его! — молила она младшего брата покойного.

Иван, не зная что делать, смотрел то на мать, бледную, убитую горем, то на невестку, обезумевшую, растрепанную. Его душили горе и жалость, ему хотелось заплакать, но глаза его, остекленевшие, как небо в засуху, были сухи.

Могилу зарыли.

Священник произнес короткую проповедь о тщете и суете жизни и ушел.

— Вот и кончился человек, — проговорил как бы в заключение пожилой крестьянин, поглядев на свежий могильный холмик, и надел шапку.

— Я его только вчера встретил, — подхватил какой-то дальний родственник, — здоровяк такой, веселый… кто бы мог подумать?..

— А я сначала даже не поверил, — сказал другой родственник, размахивая руками. — «Минчо Милев, говорят, помер». «Быть не может, братцы!» — говорю… А выходит, и правда…

— Да как же это так, Ванё? — то и дело повторял дядя его Продан. — Ну, будь у него хворь какая, а то…

— Хороший человек приказал долго жить! — вздохнул какой-то сухощавый мужчина. — Вот будет радость Ганчовским…

Товарищи Минчо отошли от могилы и окружили Ивана. Один голубоглазый парень дернул его за рукав.

— Расскажи, Ванё, да как же оно его задело, проклятое?

— Ну что я тебе скажу? — ответил Иван, пожав плечами. — Говорил ведь я ему: «Подожди, брат, оставь его до осени!»

— Кого?

— Да вяз-то этот. А Минчо — вы же его знаете! «Нет, говорит, выкопаем его, пока сухо, говорит, а осенью, говорит, у нас другие дела будут». — Иван вздохнул. — А ему… вот что на роду было написано…

— Написано! — подхватил, махнув рукой, голубоглазый парень. — Ну, а Георгию Ганчовскому не то написано, он деревьев не выкапывает!

— И как это вы успели выкопать его за один день? — ворчливым тоном спросил плотный широколицый мужчина. — Большое ведь было дерево.

— Мы его накануне подкапывать начали, — стал объяснять Иван, словно оправдываясь. — А в тот день взялись за работу спозаранку, думали, к вечеру с ним покончим…

— Ладно покончили, лучше некуда, — резко проговорил какой-то человек за его спиной.

— Да ведь я ему говорил, дядя Димо, — повернулся к нему Иван. — «Хороший, говорю, вяз», а он, вы же его знаете, уж как задумает что-нибудь… «Хороший-то хороший, говорит, да только пользы от него никакой». Он хотел на этом месте груши посадить.

— А как все случилось-то… с дерева он упал, что ли, или споткнулся? — сочувственно спросил один щуплый старичок и протиснулся вперед.

— Нет. Он канатом ствол обвязал, а сам на землю слез. Мы ведь его уже как следует подкопали, вяз-то. Брат легонько дернул за канат, так только, чтобы попробовать, а вяз возьми да и повались… Минчо метнулся туда-сюда и… то ли растерялся он, то ли… не разобрал я… как стукнет его по голове суком, тут на месте и кончился.

— Ай-ай-ай!

— Э-э-эх!

— Смотри ты!

«Хоть бы не такой смертью ему помереть», — думали все.

Женщины собирались в кучки.

— Жалко малого, — заохала одна старушонка, проливая пьяные слезы.

— Жалко его, да жалко и молодайку, — со злобой подхватила Гела Арнаутка, сводная сестра Тошкиного отчима.

— А сынишку-то оставил, господи, совсем еще капельного, — вздохнула другая женщина.

— Кому какая доля суждена, — заметила третья женщина и горестно покачала головой.

— Ох, сестрица, тяжелая это доля — без отца остаться!

— Так вот и живет человек — не знает, что с ним станется, — философствовала приземистая толстая соседка.

— А какой красавец был! — проговорила одна дальняя родственница, глотая горькие слезы. — Подросли они с Ванё, стали работать. «Ну, говорим, дай бог здоровья ихней матери…» А вышло… недолго она радовалась, бедная.

— Покуда она их вырастила, нужда из нее все жилы повымотала, — всхлипнула старушонка.

— Неужто она пенсии не получает?

— Какая там пенсия! — махнула рукой дальняя родственница. — Дядя Милю, муж ее, ведь у себя дома помер. Болезнь-то свою он с войны привез, да ведь это во внимание не берут…

— Уж и велику пенсию выдают! — сказала, качая головой, какая-то совсем высохшая женщина… — Пятьсот — шестьсот левов за три месяца…