Избранное. Том второй

- Хлеб зарабатывают на поле.

- Верно. А кто хлеборобу покой обеспечивает?

- Мне твоего покоя не надо. Как-нибудь со своим беспокойством проживу.

- Крепко обозлился! Ну, а если бы ты и впрямь оказался преступником – тогда как? Понимать надо! У меня работа такая, что должен сомневаться.

- Можно до того досомневаться, что сам себе верить перестанешь.

- Это ты перегнул, – сказал следователь и перестал улыбаться. – Прошихина сильно стукнул?

- Вроде бы нет.

- Да как же не сильно, если он без сознания лежал!

- Так вышло.

- Надо осторожнее. Видишь, обиделся мужик и наговорил лишнего.

- Уж не за то ли, что я его отпустил?

- Может, и за то. Подпиши протокол.

Гордей подписал и лишь после этого вспомнил, что накануне сказался неграмотным.

- Быстро писать выучился! – рассмеялся следователь. – Собирайся!

- Куда? – встревожился Ямин. Ему показалось, что уж теперь- то всё потеряно.

- В твои края поедем.

- Вдруг убегу? Не боишься?

- Далеко ли?

Верно, дальше Заярья Ямин не убежит. Опутало оно своими корнями на веки вечные.

Уселись в пестерь, набитый соломой. Следователь неумело, по- бабьи, держал вожжи. Буланая лошадёнка трусила неспешно.

- Ишь ты! Вот я её! – следователь, должно быть, подслушал это у проезжего колхозника: видно, что править лошадьми ему не приходилось.

Ехали долго.

Но теперь и ехалось и говорилось легко и свободно: на воле. Ямин оттаял и выкладывал всё, что у него накопилось в душе. А накопилось немало. Хватило на все двадцать километров.

Распломбировав дверь, следователь усмешливо предложил:

- Ну, давай, оправдывайся!

- Это ты передо мной оправдывайся! Моя совесть чиста...

- Ты на совесть не дави! Когда речь идёт о совершённом преступлении, я не имею права поддаваться чувствам.

- Чего жилы тянешь? Знаешь ведь – не виноват я... Да ежели я и убил бы Илюху, дак он того заслужил...

- Но ведь ты не убивал? – неуверенно улыбнулся следователь.

- Он мне столь напакостил, что можно и убить...

- Но всё-таки не убивал?

- Сам он от стыда повесился, я так считаю. Бабёнка померла. Остался он один и семеро по лавкам. Я ему в ту ночь хлеба посулил. А он у меня в голодный год скирду сжёг. И после охальничал. Ну, видать, совесть-то и заговорила... Вот и кончился Илюха... Жизнь-то не всякому под силу. Ты с годок побудь в нашей шкуре – не возрадуешься. А наш год – вся жизнь. Ждём, когда послабление выйдет... Выйдет, как думаешь?

- Непременно. Ну, пора за дело! Тут вот кровь... Чья она?

- Митьшина, должно. Илью-то я не трогал.

- Ясно. А где Прошихин лежал, не помнишь?

- Не до того было.

Следователь посвистел и вышел на улицу. Вмятины от упавшего тела отыскать нетрудно. Снег в эти дни не шёл.

- Везёт тебе! – срезая лопаточкой окровавленный снег, позавидовал он.

- Как утопленнику. А скажи: меня засудить могли?

- Какая ерунда! – возмутился следователь. – Суд наш справедлив...

- Суд справедлив, да судьи всякие попадаются...

- Ступай домой! Будешь в районе – спрашивай Раева. – Аккуратно сложив в картонную коробку вещественные доказательства, он попрощался.

- Спасибо, добрый человек!

- Но! Ишь ты! Вот я её! – держа в обеих руках вожжи, покрикивал Раев.

- Как звать тебя? В молитвах кого поминать? – Вдогонку спросил Ямин.

- Советскую власть. Только поосторожней! Она с богом не в ладах. А меня зовут Антон Ильич.

Меринок не спеша перебирал мохнатыми щётками. Долго ещё слышалось Гордею раевское: «Но! Ишь ты!». А когда меринок скрылся за поворотом, Ямин приложил к пылающему лбу горсть снега.

«Вчера был виноват, сегодня прав... Вот она жизнь-то!» – смахнув со лба влагу, огородами пошёл домой.

Глава 21

Протопив печь, Александра пошла на ферму. Было тихо, безветренно. Над Заярьем вились первые утренние дымки. Кто-то, видимо, в сапогах шёл навстречу. Снег пронзительно скрипел.

«Либо Федька, либо Науменко», – определила Александра.

- На дойку? – Это был Науменко. – Не рано?

- Ты встал, а мне – рано?

- Я не о том. Отдыхай пока. После найдём что полегче.

- Чтобы твои правленцы глаза мне кололи? Та же Фёкла проходу не даст.

- Пока я председатель, а не Фёкла. Вот что: принимай ясли. А сейчас – домой.

- Надо коровушек попроведать.

- Ну, проведай, а за дойку не берись.

И он зашагал прочь.

Только тёмно-русый завиток из-под кубанки успевал за ним и трепыхал крылышком.

«Картинка мужик! Кабы пил помене! – подумала Александра, мысленно сравнив его с своим рыжим медлительным Гордеем. Тот не идёт – ломится, и земля под ним стонет. Мой надёжней! Не своротишь!»

В сторожке кто-то зашевелился, сполз с нар.

- Кто тут?

- Я, Венька. Не узнала, тетя Сана?

- Чего явился ни свет ни заря?

- Мне работу надо. Я старший теперь. Возьми сторожем к себе.

- Христовый ты мой! Сможешь ли сторожем-то?

- Смогу. Я большой.

- Да ясно, сможешь! Ворья у нас нет, а зверь и у Мити вон сколь овец перетаскал.

- Ты председателя уговори. Вон он идёт.

- Григорий Иваныч! Дело есть. Дозволь Веньку в сторожа взять. Совсем одни ребятишки остались. Кормиться-то чем-то надо?

- Скажи Катерине, чтобы выделяла им молока.

- На правлении не решали – зашумят.

- У кого язык повернётся? А ежели зашумят, расходы возьму на себя.

- С Венькой-то как?

- Пускай сторожит.