Читаем Избранное. Том второй полностью

В те времена, когда они раздумывали, как остановить поезд, везущий Левского, кто-то заметил, что если развинтить винты на рельсах, поезд остановится. А почему бы и сейчас не повредить линию? Тогда поток войск и боеприпасов сразу остановится. Пусть даже линию поправят, пройдет немало времени, значит, будет польза. И в Дервенте и в окрестных деревнях поговаривали, словно о чуде, о том, как русские изловчились пробраться до Каяджика, чтобы разрушить железнодорожную линию. Коли братушки не остановились перед таким расстоянием и такими опасностями, чтобы перерезать линию, значит, это очень нужное для освободителей дело.

Димитр размышлял — где удобнее всего повредить линию? Хотя он знал наизусть все повороты, мостики, уклоны, теперь, когда у него в голове созрел новый план, надо было заново все оценить и обдумать. Он пошел к селу, но не прямиком, а по заброшенной извилистой полевой дороге, узкой и неудобной, с глубокими колеями. Прежде всего надо было узнать, охраняют линию или нет. Наверху, откуда линия начинала спускаться, серела каменная будка путевого обходчика. Там служил знакомый бедняк из Дервента, тихий и работящий. Он не должен был видеть, что около линии крутятся братья Гатевы, как, впрочем, и никто другой. Если кто их заметит, то при первой же тревоге выдадут их туркам. А тем только дай повод разделаться с «комитами»…

С тех пор как турки узнали, что революционным движением за освобождение Болгарии руководят тайные комитеты, для них не было ничего опаснее и ненавистнее, чем эти комитеты. И все действия против турецкой власти османы объясняли происками этих тайных комитетов. Но в то же время турецкие власти были простоваты, невежественны и тяжелы на подъем, — им никогда бы не пришло в голову, что какие-то чирпанские сапожники из Дервент Энимахле способны испортить железнодорожную линию…

Димитр торопливо шагал, оглядываясь по сторонам, и лихорадочно думал. Он нырнул в заросшую сорняками кукурузу, свернул в глубокий овраг, поросший мелким дубняком, шиповником, чертополохом, прошел понизу и осторожно направился к линии. Если мост не охраняют, то, значит, и по всей линии не выставлены посты.

Молодой сапожник был не робкого десятка, но, подходя к мосту, почувствовал дрожь в коленях. Он присел на корточки и прислушался. Если б возле моста были люди, он услышал бы шум и говор. Но возле моста было глухо и безлюдно, как и на всем пустынном поле вокруг. Медленно и осторожно пробравшись к мосту и прикинувшись прохожим, который куда-то спешит, он прошел вдоль железнодорожного полотна. Пройдя сотню шагов, он остановился, снова прислушался и еще осторожнее вернулся назад. Убедившись в том, что линию не охраняют и никто за ним не следит, он остановился у самых рельс и внимательно осмотрел их. Эх, было б у него полпуда пороха, как бы он заложил их под мост и подпалил! Какой грохот будет, а дым — до небес! Говорили, что русский отряд, пробравшийся до Каяджика и разрушивший линию, на месяц остановил движение. Какой радостью была эта новость для отчаявшихся болгарских сердец!

Добиться такого же успеха Димитр не мог. Не было ни сил, ни пороху, да и в этом деле он не очень разбирался. Но если удастся остановить движение на неделю, пусть даже на два-три дня, и это будет неплохо. Если сотни и тысячи болгар сумеют сделать столько же, какая это будет помощь для братушек! Свалить под откос поезд или хотя бы один вагон с припасами или солдатами, разве это не большая помощь! «Только не мешкать! Скорее! Скорее!» — повторял он, сгорая от нетерпения.

Прячась и высматривая, Димитр в нескольких местах пересек линию. Обойдя будку обходчика стороной и сделав широкий круг, он вернулся. Идти дальше он не посмел: дальше начинались поля турецкой деревушки Муранли, где расположились лагерем турецкие беженцы, чувствовавшие себя под защитой единоверцев. Дети беженцев пасли скот, делали набеги на поля Дервента, хватали что попало и тащили к родителям. Беженцы со дня на день ждали вести, что московцев оттеснили за Дунай и они могут возвращаться по домам. Особенно усилилось их нетерпение в последние дни.

Димитр поделился своими планами с Гочо. Тот долго думал, покусывая губы, и наконец сказал:

— Ладно. А когда?

Когда? Об этом-то и думал Димитр. Разрушить линию наугад и ждать случайного поезда не было смысла. Надо было точно разузнать, когда, в каком направлении и с каким грузом проходят поезда. Что толку вывести из строя порожняк? Турки догадаются выставить у железной дороги охрану, пуще прежнего озвереют и повесят каких-нибудь ни в чем не повинных болгар. Чтобы нанести тяжелый удар, нужно действовать наверняка и с умом.

Перейти на страницу:

Все книги серии Георгий Караславов. Избранное в двух томах

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Проза / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези