Избранное. Том второй

С тех пор как сыновья вернулись в село, отец и мать не находили себе места от страха и тревоги. Сыновья куда-то уходили, не сказав ни слова, скитались невесть где и незаметно возвращались домой. Отец краем уха слышал, что сыновья впутались в какие-то темные дела, но что это за дела, не знал и не пытался узнать. Теперь он стал догадываться, к чему ведет их возня. Они затеяли что-то страшное и опасное против турецкой власти. А турки сейчас, когда их господство висит на волоске, навострили уши и только высматривают, с кем бы им расправиться. И вот его сыновья, уважаемые всеми, даже турками, сами лезут на рожон. Если попадутся, то рухнет единственная надежда старого Гатева, угаснет его отцовская гордость.

Мать с грустью и мольбой смотрела на отца и сына.

— Да посидите вы дома! — жалобно сказала она. — Где вас носит в такое время?

— Время самое подходящее, — твердо ответил Димитр.

— Почему, сынок?

— Потому что завтра, когда придут братушки, каждая бабка сумеет выйти им навстречу! — полушутя, полусерьезно ответил Димитр.

— Берегитесь, сынок! — с тревогой и заботой сказал отец. — Лихие времена настали, болгарина и за человека не считают.

— Кто не ведет себя как человек, того и не считают! — заметил Димитр и пошел к колодцу умываться.

Старики переглянулись. Сыновья не были ни маленькими, ни глупыми, ни темными, чтобы учить их уму-разуму. И все же они вели себя как дети, по-детски играя с огнем, охватывающим все вокруг.

Гочо проснулся поздно. Беззаботно и неторопливо он прошел по двору, вытащил ведро воды из колодца, поплескал на лицо, фыркая, как мальчишка, и пошел в среднюю комнату утираться. У очага сидела мать и готовила обед. Она обернулась к нему, хотела что-то сказать, но промолчала.

Из соседней комнаты выглянул Димитр и, увидев брата, вышел к нему. Братья многозначительно переглянулись. Мать с утра заметила, что Димитр чем-то встревожен, и украдкой поглядывала на него. С каждым часом он становился все беспокойней и нетерпеливей. Уж не собрался ли опять идти куда-то?

— Я выскочу ненадолго, — с намеком сказал он, обращаясь к Гочо.

Тот одобрительно кивнул.

— Куда еще? — с беспокойством повернулась мать.

— Скоро вернусь, — заверил ее Димитр и вышел.

Он думал, что ночью произошла катастрофа у моста через овраг, что она вызвала панику среди турок и весть о ней разнеслась по селу и что кто-нибудь из соседей подойдет к ограде, чтобы похвастаться новостью. Но солнце уже припекало, односельчане давно возились в своих дворах, по улицам бегали ребятишки, а никаких разговоров не было, и это встревожило Димитра. Не стерпев, он пошел дальше, чтобы узнать, что же произошло.

Перед корчмой Ставраки было заметное оживление. Димитр обрадовался и, приободрившись, с беспечным видом подошел ближе. На шоссе спешились кавалеристы. Из корчмы вышел в окружении офицеров миралай[6], щеголеватый и надутый, как павлин, что-то скомандовал и хлопнул в ладоши. Ему тотчас подвели вороного жеребца, который кусал удила, отрывисто бил копытом и играючи пятился назад, словно желая показать всем свою силу и высокий чин наездника. Двое солдат помогли полковнику ступить в стремя, и он, еще подвижный и не старый, резко оттолкнулся и вскочил на мягкое седло. Ставраки, в синем фартуке, в алой феске набекрень, отвесил три глубоких поклона и, лишь когда конница в клубах пыли исчезла на шоссе, вернулся в корчму. За ним вошел и мюлязим, явно довольный, что удалось благополучно спровадить высокое начальство. Димитр постоял, потоптался на месте, бесцельно глянул вниз по шоссе и собрался было идти домой, когда из корчмы показался Запрянко Тамахкерин, который до недавнего времени прислуживал у Ставраки. Он был зол и еще ругался вполголоса.

— На кого это ты рассердился? — подмигнул ему Димитр. — На турецкого пашу? — И он кивнул головой в сторону шоссе.

— Рассердился на этого грека, — ответил со злостью Запрянко. — Работал, батрачил на него, выгребал мусор, а когда пришлось платить, обсчитал на полтораста грошей. Негодяй! Пусть бы прислуживала его рыжая шлюха, меня-то зачем нанимал?

— А разве она здесь? — спросил Димитр, поняв, что речь идет о корчмарке.

— В Станимаке. И сыновья там. Там, видите ли, прохладнее, — Запрянко сплюнул в густую пыль и отвернулся. — Рассчитаюсь я с ним, он у меня дождется.

— А что ты ему сделаешь? — с напускной шутливостью спросил Димитр. — Видишь, какое начальство у него останавливается.

— Начальство! — глядя исподлобья на сапожника, Запрянко язвительно процедил: — Посмотрим, долго ли им еще начальствовать… — Он тут же спохватился, что сказал лишнее, шмыгнул носом и небрежно спросил: — Ты давно здесь?

— Дня два.

— Что слышно в Чирпан-городе?

— То же, что и тут.

— Чирпанцы — комиты, — Запрянко с нажимом сказал это слово. — Но здешние, пожалуй, утрут им нос.

— Как это?

— А ты не знаешь? — Запрянко сделал большие глаза.

— Чего не знаю?

— Между Муранли и нашим селом ночью повредили линию.

— Да что ты! — воскликнул, вздрогнув, Димитр. — Ну?

— Еще бы немного и паровоз свалился бы в овраг. Машинист ехал медленно и увидел, что один рельс вынут. Но пока остановился…