Избранное. Тройственный образ совершенства

Из учебной книги должна быть безусловно изгнана всякая аналитика, то есть разбор как целого творчества, так и отдельных произведений; она должна носить строго фактический, осведомительный характер. В учебнике было бы как раз удобно сохранить безопасный при этом условии хронологический порядок изложения, с теми минимальными фактическими указаниями на преемственность литературных явлений. Точно так же уместно в учебнике расположение материала (для искусственной поэзии) по авторам, приблизительно в таком порядке: биография писателя, с попутным указанием времени и условий возникновения его главных произведений; затем непременно – что теперь отсутствует и что необходимо должно присутствовать в учебнике для того, чтобы учащийся мог ориентироваться в критической литературе, – строго объективная история рецепции данного писателя в ее важнейших этапах, то есть сводка суждений о нем виднейших критиков; и наконец, обстоятельная и систематическая библиография о нем. В общем не более, как справочная книга, только изложенная в связной, повествовательной форме. Разумеется, учебник должен лежать под рукой ученика без употребления до нужды, до свободного желания заглянуть в него, или до указания учителя.

Наряду с учебниками должны быть созданы комментированные издания всех читаемых в школе художественных произведений. Каждая книжка должна содержать: чистый текст произведения или цикла их (например, Былины, или Лирика Пушкина) и после него реальный комментарий, о котором выше была речь.

Наконец, школьная библиотека должна быть широко снабжена важнейшими книгами по истории литературы, общественной мысли и критики, для того чтобы учащийся, смотря по интересу, зарождающемуся в нем, мог по указаниям учителя или по справке в учебнике соответствующим чтением углублять свой интерес и свое понимание, один в эстетическом, другой в философском, третий в социально-психологическом направлении, как кому захочется.

Приложение Г. Лансон. Метод в истории литературы [56]

Метод, который я попытаюсь очертить, не придуман мною: я только подверг размышлению практику некоторых предшествовавших мне, современных мне и даже младших меня историков литературы.

Этот метод не есть исключительная принадлежность новейшей французской литературы: ему, по крайней мере в его общем духе и основных законах, следовали Альфред и Морис Круазе в своей «Истории греческой литературы», Гастон Буасье в своих монографиях по римской литературе, Г. Парис и Ж. Бедье в своих изысканиях по французской литературе Средних веков[57]. Ему мы обязаны превосходными книгами обо всех европейских и внеевропейских литературах.

Если мои соображения касаются преимущественно французской литературы от Возрождения, то лишь потому, что я ее лучше знаю и постоянно думаю о ней, и еще потому, что во всех других областях польза точных приемов исследования не оспаривается. Но новейшая французская литература является ареною всевозможных причуд, ристалищем всевозможных страстей и, шепотом прибавлю, также пристанищем всяческой лени. О ней считает себя компетентным говорить всякий, кто мнит себя умницей, в ком закопошится восторг или ненависть; и для многих образованных «метод» – пугало. Они считают нужным защищать свои наслаждения и свой способ восприятия от его оскорбительной тирании. – Эти опасения не имеют никакого смысла.

Мы не подкапываемся под наслаждение читателя, который ищет в литературе только изящного развлечения, утончающего и питающего дух. Мы сами должны быть сначала такими читателями, и должны каждую минуту снова становиться ими. Методическая работа примыкает к этому свободному восприятию, а не заменяет его.

Точно так же мы не упраздняем ни одного из традиционных видов литературной критики.

Импрессионистская критика неоспорима и законна, пока она остается в тех границах, какие ставит ей ее определение. Вся беда в том, что она никогда не остается в своих границах. Пусть человек опишет, что происходит в нем, когда он читает ту или другую книгу, и пусть он ограничится только изображением своей внутренней реакции, не утверждая ничего другого, – его свидетельство будет драгоценно для истории литературы и никогда не будет лишним. Но редко критик может устоять против искушения примешать к своим впечатлениям исторические суждения или выдать свое индивидуальное понимание за подлинную сущность предмета.

Как редко импрессионизм бывает чист, так редко он и отсутствует: он вторгается всюду под видом безличной истории и безличной логики; он дает жизнь системам, которые опережают или искажают знание.

Одно из главных назначений метода – выслеживать этот коварный или наивный импрессионизм и вытравлять его из наших работ. Но открытый импрессионизм, отзыв отдельного духа на книгу, мы принимаем: он служит нам.