Избранное. Тройственный образ совершенства

101. – В мире нет материи и духа, но вся материя духовна и все духовное воплощено; беспредельное действует только чрез предельное, и всякое проявление предельного исходит из беспредельности. Поэтому движения материи, передаваясь чрез наши внешние органы мозгу, превращаются в ощущение и образ, и, наоборот, бесплотное представление о желаемом чрез посредство нервов и мышц вторгается в материальный мир и изменяет его; так личность перерабатывает материальное в духовное и наоборот. Орган, где совершается эта переработка, есть нервная система животного. Что реально: искра, пролетевшая между катодом и анодом, или возникший во мне духовный образ ее? Чтобы вылепить горшок, равно необходимы кусок глины и идея горшка. Эта идея существует так же реально, как глина, но она невидима, неосязаема, непротяженна: она иной природы, чем глина. И вот, будучи иной природы, как мы говорим – духовной, она входит в глину, которая – природы материальной, и преобразует ее; и каналом ее нисхождения в вещество служит нервная система горшечника. Очевидно, что нервная система сопричастна обеим сферам, то есть и духовна, и вещественна. Будучи сама духовной, она способна воспринимать идеи, и будучи вещественной, она способна действовать в материи, и обратно. Дантист зубчатой иглой извлекает из зуба тонкую кровавую ниточку нерва: взгляни на нее с благоговением: она обрывок той таинственной и священной сети, где совершается тайна бытия. Все измеримое в ней ученый измерит на тысячу ладов и откроет нейроны, электроны; но беспредельность есть жизнь ее непостигаемая, вторая сущность.

X

102. – Если человек в своей орудийной ярости позабыл древнюю правду, если трактует брата своего как организованный прах и закономерность праха, то не малый проступок совершает он и осудится не людским судом: он попирает взаимно – в брате и в себе – верховный закон природы и наказан в самый миг преступления. Как в реке валун обтирается о валун, так взявший себе раба становится рабом его, и чем сильнее порабощает, тем более рабствует{129}. И как господин обыкновенно не видит, что ради частных и осязательных выгод он губит общую выгоду свою, утратив покой и свободу, но видит это вольный сосед его и смеется над ним, точно так культурное человечество ослеплено орудийным соблазном. Распиная природу, сораспял себя ей человек, потому что он и она едино суть и всякое свершение вовне он совершает над самим собою. Но мне жаль не только его, обратившего в прах себя и меня, – мне жаль и поруганную тварь бессловесную и недвижную, все, что, рождаясь как личность, отдано во власть человека.

103. – Есть что-то призрачное в этом зрелище, как лучшая человеческая сила отделилась от человека и зажила в виде его двойника. Отделилось и неудержимо растет раздельное знание, заодно с ним растет техническое умение, и нет им дела до живой души. Необходимое знание! Безграничное уменье! За два века не узнать культуры. Мир наполнился мириадами человеческих созданий одно изумительнее другого. Шутя, почти без усилий, наука все глубже проникает в природу, разглядывает механизм ее сокровеннейших сил и, записав, передает технике математическую формулу закона, в которой и власть над законом. Каждая из вещей, окружающих нас, – подлинное чудо; в самой ничтожной из них, в какой-нибудь пуговице, воплощены неисчислимые познания и гигантское умение, – они заложены в вещь и живут в ней вечно деятельной, но бесстрастной жизнью, мудрые и могучие, но безликие. В этом-то сочетании умной силы с совершенным равнодушием ко всему, о чем скорбит и радуется человек, – в нем последний ужас, лик Горгоны окаменяющий.

104. – В самом человеке естественно родилось отвлечение, которое уже не он, как дыхание, исходящее из его уст; и отвлечение разрослось вне его облаком, которое обняло его, вампиром науки и техники. Все крепче сжимаются объятия вампира, бледнеет и чахнет человек, питая его своею кровью. И не вырваться ему из смертельных объятий, потому что он из недр своих родил своего двойника, сам дал ему жизнь и власть; не вырваться, пока не перестанет безвольно питать его своею кровью.