Избранное. В 2 т. Т. 2

Всю долгую зиму шли приготовления к отъезду Матильды. Мать сшила ей ночные рубашки и платье, а портной в соседнем селе снял с девушки мерку для костюма.

В конце июня Матильда уехала. Ей исполнилось семнадцать. Девушке все еще казалось, что человек, которого она полюбит, будет сказочным принцем, правда, не обязательно со шпагой и в бархатном берете. Принцем мог оказаться и работник, если по воле судьбы он станет для Матильды принцем. Но что бы ни носил ее принц — крестьянскую рубаху или фрак, — он должен служить правде и добру. Не в наряде дело. Эту истину она узнала в раннем детстве из красной книги и глубоко уверовала в нее.

Вагон третьего класса уносил Матильду в широкий мир, где она, быть может, встретит своего принца. Девушка смотрела на все как бы сквозь прозрачную пелену, сотканную из ожиданий и предчувствий.

Рядом с Матильдой на деревянной скамейке лежал коричневый парусиновый саквояж. Матильда открыла молнию, слегка примяла платья и опять закрыла саквояж, с удовлетворением облизнув губы. У нее еще никогда не было сумки с молнией.

От горного курорта, где жил двоюродный брат Матильды — священник приходской церкви, до ее родной долины было всего несколько часов езды по железной дороге. Но Матильда впервые в жизни будет много месяцев вдали от матери, ей придется самой отвечать за свои поступки. Поездка к двоюродному брату знаменовала начало долгого путешествия Матильды по жизни, по незнакомому миру.

В швейцарских электропоездах в вагонах третьего класса — скамейки полированные с мягкими сиденьями — там чисто и светло. В хорошо сшитом костюме из серой фланели Матильда была одинаково прелестна и тогда, когда она смирно сидела на скамейке, и тогда, когда, поднявшись, смотрела из окна вагона на пролетающие мимо альпийские луга и отроги гор. Дешевенькую черную шляпку она слегка сдвинула набок. Черные туфли без каблуков, купленные в деревенской лавчонке за десять франков, казались нарядными на стройных девичьих ногах.

Матильда нагнула голову и посмотрела вниз — поезд проезжал мимо глубокого ущелья. Из-под крепко закрученных и пришпиленных блестящих волос девушки показалась ее белая шея. Короткие волоски на затылке, постоянно выбивавшиеся из пучка, чуть заметно шевелил ветер.

Матильда обернулась. Ее попутчики отвели глаза. В наружности Матильды было что-то такое, что вынуждало людей к сдержанности и скромности. Но когда один из пассажиров заговорил с девушкой, Матильда охотно ответила ему на местном наречии, швейцарец довольно улыбнулся и начал болтать о том о сем…

Пастор — метр девяносто ростом — тощий как жердь и такой белобрысый, что на его веселом мальчишечьем лице не видно было ни бровей, ни ресниц, — стоял на перроне рядом со своей матерью.

Семидесятилетняя мать пастора, в старой короткой пелерине из черного меха и в столь же старой, украшенной перьями, черной шляпке, — по ее мнению, такие шляпки после сорокалетнего перерыва вновь вошли в моду прошлой зимой, — казалась единственным оставшимся в живых потомком угасшего древнего рода. Она держалась очень прямо, и ее морщинистое лицо было как бы не подвластно времени.

В детстве двоюродный брат Матильды любил шить и вязать, забившись в уголок; для него не было большего удовольствия, чем переодеться девочкой. Когда ребенок шалил, он напяливал на себя старый материнский корсет.

Незадолго до последнего экзамена на юридическом факультете будущему пастору стало ясно, что он чуть не совершил непоправимую ошибку: из него никогда не вышло бы настоящего адвоката. Зато, став пастором, он снискал к себе всеобщую любовь. Прихожане звали его просто Паули.

— Какая у тебя короткая юбка, — сказала мать пастора, когда они шли с вокзала домой. У старухи юбки были до полу, и большинство из них она носила уже лет сорок. Наклонившись, Матильда посмотрела на свои ноги, на развевающийся от ходьбы подол платья и, вполне удовлетворенная, по привычке облизнула губы.

Недалеко от парка Паули остановил мальчишку-рассыльного.

— Почему ты не пошел кратчайшим путем через парк?

— Потому что директор этого не любит, особенно когда играет музыка.

— Директор не имеет права запрещать местным жителям пользоваться парком.

Мальчишка хитро ухмыльнулся.

— А разве он запрещает? Он просто говорит, что ему это, мол, не нравится. И никто не ходит в парк.

Уже с весны Паули воевал с директором курзала, который не желал, чтобы местные жители гуляли в парке во время концертов. Сердитые послания, которыми обменивались противники, только подливали масло в огонь; один из них призывал считаться с приезжими, другой ссылался на незыблемое право граждан старейшей в мире демократии пользоваться всеми общественными благами.

Паули, старуха и Матильда шли гуськом мимо клумб с гвоздикой и салатных грядок к широкому деревянному пасторскому дому; крыша его напоминала громадный перевернутый тюльпан, лепестки которого спускались чуть ли не до самой земли.