Избранное. В 2 т. Т. 2

— Можно подумать, что у нас в Швейцарии только и делают, что поют народные тирольские песни.

— Разве вы их не любите? — спросил Уэстон.

— Конечно, люблю! Я и сам пою их. Но нельзя же без конца повторять одно и то же. Я купил себе такой вот ящик, и теперь он каждый вечер выгоняет меня своим воем из мастерской. А потом приходишь куда-нибудь поесть и… вы сами понимаете.

Уэстон поднял рюмку и примирительно сказал:

— Зато отварное мясо здесь отличное.

— Вы правы. — Художник снова придвинул к себе тарелку. — Но они могли бы дать его побольше. Вы не здешний?

— Нет, не здешний. Но я очень люблю Швейцарию.

— Вот как! А я нет… Видите ли, приезжим у нас живется куда лучше. Хорошо побыть в Швейцарии каких-нибудь недельки четыре, а потом отправиться дальше гулять по белу свету.

— Поверьте мне, второй такой прекрасной страны, как Швейцария, нет.

— Насчет Швейцарии — это правда! Но швейцарцы… — Художник с силой выдохнул воздух. — Все швейцарцы брюзги… Бетти, подайте мне еще мяса, я ведь не канарейка.

Официантка и Уэстон с улыбкой переглянулись. Художник рассмеялся.

— Вы, наверное, думаете, что я и сам брюзга. Ну что ж, вы не так уж далеки от истины. Да, да, мы все такие. Иначе в Швейцарии жить невозможно.

Вращающаяся дверь то и дело приходила в движение, и тогда в бар врывались звуки джаза. Новые гости все прибывали и прибывали и тут же рассаживались, почти все они были хорошо знакомы друг с другом. Танцевали во всем отеле. Иногда три оркестра играли одновременно. Праздничное веселье, подогреваемое винными парами, охватило двухтысячную толпу, собравшуюся на этот праздник. Парочки уже разбрелись по укромным уголкам.

В узком коридорчике, где, по замыслу художника, должны были висеть всего два фонарика, Зилаф гладил полные обнаженные плечи черноволосой женщины. Он не заметил, что Матильда в изумлении остановилась всего в нескольких шагах от него.

Зилаф, не отрываясь, смотрел своей даме в глаза. Этот взгляд был хорошо знаком Матильде. Но она не почувствовала боли. Казалось, Матильда увидела какую-то диковинную сценку в ярмарочном балагане. Она отвернулась только после того, как Зилаф заключил женщину в объятия и их губы слились в долгом поцелуе.

Матильда не ощутила ничего, кроме удивления. Потом ей стало неприятно. Она вспомнила заводного паяца, которого ей подарили в детстве. Пружинка сломалась, и паяц все время валился с шумом назад.

Прислонившись к дверному косяку, Паули поглядывал на сутолоку в зале.

— Почему мы с тобой такие одинокие? — спросила его Матильда с улыбкой, чувствуя какую-то странную отрешенность от всего.

Черноволосая дама все еще покоилась в объятиях Зилафа. Паули в испуге увлек Матильду за собой.

— Мне хочется выпить кружку пива. А здесь наверху пива не подают.

Один из университетских товарищей Зилафа — румын — набросил на себя кружевную шаль Матильды. Он показывал, как Матильда откидывает голову. Румын имел большой успех. Вся компания громко смеялась. А Матильда в это время подходила к вращающейся двери бара с таким чувством внутренней свободы и смутного ожидания счастья, словно она только сейчас явилась на бал.

Они не предполагали, что встретятся вновь. Все было как в книгах. В первую секунду Матильда не могла сделать ни шагу.

В пасторском доме она была еще совсем молоденькой девушкой: теперь Уэстон увидел перед собой женщину, уже вступившую в жизнь.

Он посмотрел ей в глаза и навсегда запомнил ее ответный взгляд. Потрясенный до глубины души, Уэстон сказал себе: «Если бы мы встретились сегодня, она стала бы моей женой. Семнадцать лет! Разве она могла выбирать? Мне надо было остаться поблизости. Я не должен был отдавать ее Зилафу. Это было страшной непоправимой ошибкой».

В душе он решил, что будет бороться за Матильду. Здороваясь с ней и с Паули, он с трудом скрывал свое волнение.

Но Матильда каким-то шестым чувством, помогающим каждой женщине разбираться в мужских помыслах, поняла, что произошло с Уэстоном в момент их встречи.

Укрощенный лев, хоть и не слишком охотно, тоже привстал и протянул Матильде свою теплую сухую лапу.

Паули мучила жажда. В его кружке осталась только пена. Тогда и Матильда подняла обеими руками свою кружку и с улыбкой взглянула на Уэстона. После этого Матильда уселась поудобнее, словно решила наконец-то насладиться всеми радостями жизни.

— Я подымусь к себе в номер, быстро надену фрак, и мы с вами потанцуем. Хотите?

— Хочу! — ответила Матильда с шутливой серьезностью и решительным жестом отвела локоть назад. — Хочу!

Уэстон тут же встал и вышел.

Уже много лет Матильда не была такой веселой. Она представила себе Зилафа, сжимающего в объятиях незнакомую женщину, но эта картина и теперь не причинила ей боли. Матильде вдруг показалось, что ей удалось пронести сквозь бурю на вытянутой руке пушинку и чудом спастись от гибели.

Она чувствовала себя свободной. Размышляя о поведении Зилафа, она прежде всего пыталась разобраться в себе, понять, почему ей не больно. Да потому, что они с Зилафом чужие. Ей вспомнились не его грубые выходки во время приема больных и не упреки, которыми он осыпал ее за разбитые тарелки…