Избранное в 2 томах. Том 1

Что дело с сепаратным выступлением на параде так просто не кончится, ясно было каждому. Но чтобы оно имело такие последствия, ожидать, конечно, никто не мог.

На следующий день утром у входа в гимназию, на пороге раздевалки нас встретила черная классная доска. Жирными буквами на ней было написано мелом:

Все идут прямо на экстренное собрание.

УРК

Зал гудел и копошился, как улей. Две сотни старшеклассников взбудораженно переговаривались и перекрикивались из конца в конец. Причина чрезвычайного общего собрания была ясна всем. Репетюк, Теменко и Теплицкий, собрав вокруг себя группу, шушукались в углу. Воропаев разглагольствовал в толпе пяти- и шестиклассников. Он возмущался и негодовал. Хавчак, братья Кремпковские и еще несколько шляхтичей стояли у стены, молча и презрительно скрестив руки и ноги. Это была их обычная линия поведения — гордо скрестив руки и ноги, молча опираться о стенку. Они причисляли себя к людям высшей породы.

На кафедру поднялся Каплун. Рядом с ним разместились и другие члены комитета: Столяров, Пиркес, Кружицкий, Кабутаев и Рябошапка. В зале наступила абсолютная тишина.

Каплун коротко информировал о вчерашнем инциденте учеников четвертого и пятого классов, в параде не участвовавших. Потом он перешел к сути дела. УРК — ученический революционный комитет, — всесторонне обсудив вчерашние события на экстренном заседании сегодня утром, усмотрел в этом наличие двух поступков, недостойных граждан свободной России. Сформирование особого взвода и дефилирование под особым знаменем есть не что иное, как раскол гражданского единства, а значит — распыление молодых сил революции. То, что Репетюк принес отдельное знамя, то есть обдуманная подготовка сепаратного выступления, не может быть расценено иначе, как действие антиобщественное, а следовательно, в условиях свободной России, антиреволюционное.

УРК решил:

предложить общегимназическому собранию общественным осуждением заклеймить поведение Репетюка. С почетного поста заместителя председателя УРК Репетюка снять.

Каплун окончил. Тишина в зале стала еще глубже, чем до начала.

Зал оцепенел. Вот это да!.. На кафедру, быстро пробежав проходом между партами, вскочил Репетюк. Он был бледен, пенсне его вздрагивало.

— Панове! — крикнул он, и голос его прозвучал выше и громче, чем следовало. — Я прошу вас принять во внимание, что, хотя я член комитета и заместитель его председателя, а кроме того, выходит, — он зло усмехнулся, — также и подсудимый, я не был даже приглашен на это заседание комитета. Так что, — крикнул он, — я не голосовал за это постановление!

— Я тоже не голосовал! — громко пробасил Рябошапка, выступая вперед.

Зал тихо загудел. Невольно, кто его знает почему, все взгляды устремились на Кружицкого. Он стоял рядом с Рябошапкой. Кружицкий пожал плечами и криво улыбнулся.

— Я вынужден был подчиниться большинству…

Тогда вдруг поднялись шум и кутерьма. Все заговорили разом. Все закричали. Все затопали ногами и застучали крышками парт.

— Ерунда!.. Что за деспотизм!.. Это уже слишком!.. К черту такие постановления!

— Долой такие постановления!

— Тише, товарищи! — ударил ладонью по кафедре Каплун.

Все стихли.

Только Воропаев что-то бормотал в углу, у бюста Пушкина. Гипсовые бюсты Пушкина и Гоголя оставили свои роскошные мраморные пьедесталы в вестибюле мужской гимназии и перешли с нами сюда, в помещение гимназии женской. На плохоньких деревянных подставках скромно разместились они по обе стороны дверей этого самого большого класса-зала. Воропаев сел на последнюю парту. Пушкин стоял рядом с ним. Откинувшись, Воропаев облокотился на грудь Пушкина. Он не переставал ворчать, недовольно, однако про себя.

— Тише, товарищи! — крикнул Каплун. — Я прошу вас учесть, что постановление это утверждено не случайными людьми с улицы, а ученическим революционным комитетом, который сами вы выбирали!..

— Ну и комитетик мы себе выбрали, — не громко, но так, что можно было расслышать, пробормотал Воропаев.

Каплун поднял голос, чтобы заглушить эту воркотню:

— И этот комитет, товарищи…

— Долой комитет, раз он такие постановления выносит!

Это завопил Кашин.

— Долой! — заорал молчаливый Теменко.

— Фыоююю! — пронзительно засвистел Туровский, сунув два пальца в рот.

Каплун побледнел и отступил на шаг. Он поднял руку.

— Конечно, товарищи, вы вправе выбрать себе другой. И я должен заявить…

— Нет! — раздался вдруг голос у стенки. — О нет! Зачем же другой? — Это заговорил кто-то из братьев Кремпковских. — Зачем же выбирать опять другой комитет? Ведь украинцы и поляки в комитете не голосовали за это идиотское постановление. Зачем же нам переизбирать их заново?

— Вы хотите сказать… — вспыхнул Каплун.

— О да, проше пана, именно это я сказать и хочу! — Кремпковский отчеканил эти слова и отвернулся, еще крепче сжав руки на груди. Его брат и Эдмунд Хавчак повторили в точности все его движения, как если бы говорили они сами.

Каплун зачем-то надел фуражку и начал застегивать шинель. Пальцы не слушались и пуговицы не застегивались никак.