Избранное. В 2 томах [Том 1]

Полицейский задержал их. На тротуаре собрались зрители. Никто не смеялся. От этих двоих веяло ветрами дальних путей и перепутий, дыханьем злого рока, уготовившего им гибель, и окружающие внезапно ощутили его прикосновение, как если бы над каждым уже нависла такая же угроза.

Полицейский молча перелистал паспорта, нашел аргентинскую визу и так же молча протянул паспорта назад, с таким выражением лица, словно он склонялся перед чем-то великим, чему должен дать дорогу.

Равнодушно пересек секретарь площадь Ратуши, прошел мимо бюро выдачи пособий и мимо фонтана, чьи четыре слабые струи как всегда еле сочились, и повернул налево, к старому мосту с двенадцатью статуями святых.

На мосту город снова протянул свои щупальца к секретарю, и тот содрогнулся от ужаса. Сюда, прежде всего сюда, на мост, звал город каждого, — и того, кто, покинув его, к нему возвратился, и чужестранца, впервые его посетившего. Здесь город был достаточно сильным, чтобы в каждом сердце, способном еще биться, запечатлеть прекрасный изгиб своей реки и мягкие очертания холмов, покрытых виноградниками, с их благородной красотой и могучей силой плодородия.

Эта картина города и окружающего его ландшафта настолько выразительна, что впечатление не ослабили даже миллионы открыток с видами; она проникла в душу секретаря, совпадая с неизгладимым образом, который он всегда хранил в своей душе.

«Да, да, знаю, знаю», — сказал он и пошел дальше, крепко сжав губы.

Стеклянный Глаз после короткой борьбы дал поглотить себя городу, как могиле, из которой нет возврата.

На город уже спустилась темнота, когда они подошли к перекрестку, где почти два года назад договорились встретиться рано поутру, чтобы отправиться в путь, без цели, куда глаза глядят. Здесь жил когда-то Стеклянный Глаз.

Они пошли по круто поднимающемуся в гору переулку, не больше двух метров шириной, вошли в подъезд и переступили порог комнаты старой квартирной хозяйки Стеклянного Глаза. Она сидела у окна.

— Что же вы так поздно? Я ведь не зажигаю по вечерам огня, очень уж дорого, — она встала. Ей было за семьдесят. Сложив руки на груди, она что-то обдумывала. — Но вам я сейчас принесу свечу.

Они сидели в темноте у стола в комнате Стеклянного Глаза и молчали. Шляп они не сняли.

Хозяйка внесла горящую свечу.

— Долго же вас не было. Господин Эмиль заходил несколько раз и спрашивал вас. Кошка его окотилась — принесла пятерых котят. Если хотите, можете взять одного. Во вторник он обещал зайти еще разок.

— Почему во вторник?

— Он сказал: во вторник.

1931

Ученики Иисуса © Перевод Р. Гальпериной

Посвящается Шарлотте Лондон

I

Эсэсовское командование, не считаясь с волею бессильного населения, отклонило требование американского генерала сдать город без боя и подписало приказ об обороне, хотя изменить что-либо было уже невозможно.

Вюрцбург-на-Майне, город, славившийся вином, рыбою и церквами, смешение готики и барокко, где каждое второе здание являло собой неповторимый памятник искусства, город с тысячетрехсотлетней историей, был в двадцать пять минут разрушен. На следующее утро Майн, в зеркале которого еще недавно отражался красивейший город страны, все так же неспешно и величаво катил свои воды среди щебня и пепла — вперед, в бесконечность времени.

Иоганна шла берегом реки. Позади были отчаяние и безнадежность, впереди сияли свежей зеленью ивовые кусты, распускались и наливались соками на солнце, словно ничего не произошло. Здесь, за городом, все было как всегда. По всей долине стлался шелковый ковер, — густо затканные зеленым по зеленому холмистые виноградники, рощи, поля, обсаженные фруктовыми деревьями, да извивалась голубая лента реки, на берегах коей некогда стоял Вюрцбург, ныне искромсанная развалина — памятник нацистского господства.

Мать у Иоганны давно умерла. Отец, учитель черчения в местной гимназии, заядлый гитлеровец, в припадке страха перед неудержимой лавиною американской армии, повесился в чертежной на оконной раме, оставив письмо, в котором он еще раз, напоследок, предавал проклятию свою дочь, лишенную всякого патриотизма. Иоганне минул двадцать один год, и она была одна на белом свете.

У нее были русые волосы, светло-карие глаза с золотыми искорками вокруг зрачков, ее узкое белое лицо и под знойными лучами июльского солнца сохраняло свою нежную белизну. Скупо и выразительно очерченный рот напоминал рисунки Альбрехта Дюрера. Казалось, сама природа предназначила ей передать еще не рожденным поколениям ту степень физического очарования, которая наконец-то была достигнута — после миллиона лет и бесчисленных опытов.

Весь этот год по окончании войны Иоганна, как и все бедняки Вюрцбурга, с утра до вечера носилась в погоне за куском насущного хлеба. Денег у нее не было, а в секретаршах никто не нуждался там, где не существовало не только машинок, но и самого города. Американские же власти не желали зачислить на службу дочь нациста.