Избранное. В 2 томах [Том 1]

Крестьянин придержал лошадь. Не подвезти ли ее до деревни? Руфь покачала головой. Где-то чирикала птичка. Руфь стояла и прислушивалась. Крестьянин сказал:

— Я только подумал, что на козлах и вдвоем не тесно. Прошу прощения.

Руфь еще с минуту постояла на месте. Она застегнула розовую вязаную кофточку, на которой уцелели три пуговицы — три большие перламутровые пуговицы. Верхняя отлетела. В складках чересчур широкой юбки лежала пыль, пылью были покрыты и черные косы на затылке. Прямая, как стрела, широкая лесная дорога меловой черточкой терялась вдали.

Медленно проходила Руфь деревню за деревней. Жителя провожали ее глазами. Эта девушка ни в ком не будила участия, ведь ничто на ее лице не говорило о страдании. К вечеру на деньги, подаренные ей американским офицером, она купила хлеба. Запила его водой из оловянной кружки, висевшей на цепочке у деревенского колодца, и медленно побрела дальше.

Стемнело. Она прилегла в лесу. Вокруг нее валялись сломанные ветки. Она лежала навзничь, вытянувшись во весь рост. На черной земле ее белое лицо светилось, как светится камень в лесу.

Подхваченная кровавым вихрем разрушения, Руфь в первые дни упустила время, когда она еще могла бы покончить с собой, а затем ей все стало безразлично. Она даже во сне не вспоминала больше о том, что было в публичном доме. Она не страдала. Тело ее спало.

И следующие три ночи она провела под открытым небом. Обойдя кругом город Ашаффенбург, она вступила в Спессартский лес, величайший дубовый лес Германии. В этой малонаселенной гористой местности редко попадаются возделанные поля. Даже на узких глубоких луговинах, залегающих в мощном лесу, ей только изредка встречалось человеческое жилье, а в лесной чаще людей и вовсе не было. Целыми днями не видела она ни души. Одни птицы да звери.

По крутому склону Руфь спустилась вниз. Здесь камни были влажные, а зелень темнее, чем наверху. Ее пробирал озноб. Она вышла на северную сторону кряжа. У ее ног лежал берег Майна. На плоском пароме сидел, понурившись, старик и, упираясь ногами в песок, чинил рыбачий невод. Противоположный берег был залит солнцем. Руфь взошла на паром и села на выскобленную добела скамью.

Руфь была худенькая, невысокого роста. Темные глаза, опушенные длинными ресницами, безжизненно глядели из-под тонких, словно нарисованных бровей. Если бы это лицо светилось жизнью, его можно было бы назвать красивым. И рот тоже лишен был всякого выражения; губы — и только. Перевозчик доставил мертвую девушку на другой берег.

Когда Руфь, взобравшись на гору, медленно побрела по шоссе, бежавшему вверх и вниз по отлогим холмам, из березовой рощи вышел одетый по-городскому толстяк и направился прямо к ней. Он ухмылялся, как человек, заранее уверенный в успехе. В эти дни, когда по всей стране бродили миллионы бездомных и вся жизнь пошла под откос, стало обычным явлением, что двое никогда не видавших друг друга людей тут же на месте сходились, чтобы через полчаса разбрестись в разные стороны.

Это был скототорговец из Франкфурта-на-Майне. Как у многих, его дом разбомбило, и он искал убежища в какой-нибудь крестьянской усадьбе. Его огромное пузо начиналось чуть ли не от самой шеи. Сиплым голосом астматика он спросил, вкрадчиво улыбаясь:

— Ну как, договоримся?

Встречной улыбки, на которую он рассчитывал, не последовало. Девушка ни на йоту не пошла быстрее и ни на шаг не отступила в сторону.

Каменную куклу не возьмешь за талию! Толстяк вдруг испугался, как бы эта девушка при малейшей его попытке к сближению не пустила в него пулю так же спокойно, как дышала. Она по-прежнему неторопливо шла вперед. Она сказала:

— У меня кое-что припасено на всякий случай: нож… — Что-то недоступное глазу, какая-то черточка между скулами и крыльями носа говорила, что девушка на все способна. Хотя лицо у нее было чистое и гладкое.

У перекрестка стояло распятие. Деревенский художник не пожалел алой краски. Она обильно, ручейками и густыми каплями текла по лицу из-под тернового венца. У невысокого подножья в густой траве и голубых колокольчиках шелестел вечерний ветерок. Солнце уже село за горизонт.

Хотя торговец все еще стоял посреди шоссе, девушка легла на траву. Она устала и сразу же уснула. Он медленно поплелся дальше, боязливо оглядываясь на распростертую у ног Христа неподвижную фигуру.

В пять часов утра она снова пустилась в путь. В великой предутренней тишине не слышно было ни звука. Узкая межа привела ее в ельник. Первые лучи солнца просачивались между стволами деревьев. В лесной чаще высились огромные замшелые валуны.

В Спессартском лесу ей попался труп молодого белокурого солдата. Он повесился. Его аккуратно, рукав к рукаву сложенный и вывернутый наизнанку мундир лежал тут же, под дубом. И сейчас, увидев труп вчерашнего торговца — толстяк лежал с простреленным виском, весь скрючившись между двумя замшелыми валунами, — Руфь только наклонилась за револьвером. В Аушвице она каждый день видела трупы. До оставленной торговцем записки «Жить больше нет смысла» она даже не дотронулась.