Избранное. В 2 томах [Том 1]

Груды щебня высились, как гигантские ископаемые, останки животных, издохших в незапамятные времена. Изредка в этой гулкой тишине из какой-нибудь норы вдруг выползала человеческая фигура, на четвереньках, как сотни тысяч лет назад, и тогда Мышонок боязливо пускался в обход.

Дом его родителей был разрушен. Отец Мышонка, из богатой семьи виноторговцев, сам держал винную торговлю. В углу погреба еще и сейчас лежала пустая тысячелитровая бочка. Голые, массивные — в метр толщиной — стены погреба, в которых бродили и настаивались урожаи трех столетий, насквозь пропитались запахом вина.

Когда Мышонок вошел, его отец и мать, спавшие на полу, на соломенном тюфяке, зашевелились во сне. Три сестренки — младшей было семь, старшей тринадцать лет — лежали впритирку на самодельных нарах, сколоченных из остатков ветхого забора.

Днище огромной бочки было выпилено и с успехом заменяло круглый стол. Мышонок зажег свечной огарок, которым он разжился у сынишки причетника, и полез с ним в бочку. Его мать после долгих колебаний все-таки согласилась с тем, что самое лучшее для ее сынишки спать в бочке!

Внутри бочка была сплошь оклеена рисунками. С некоторого времени Мышонок только и делал, что рисовал дома с крышами. Как-то, обозревая с крепостной стены все десять тысяч зданий Вюрцбурга, и, не видя нигде целой кровли, он перед лицом этой исполинской развалины дал себе слово стать архитектором. Уже два месяца он работал учеником у двух молодых архитекторов, основавших сообща строительную контору под названием «Оптимизм». Обрадовавшись любознательному слушателю, хозяева без конца объясняли Мышонку, в чем секрет «прекрасного в прикладной архитектуре», что такое «золотое сечение» и каково «эстетическое и практическое значение правильных пропорций»; они показывали ему свои детально разработанные планы и предварительные эскизы архитектурных проектов, которые собирались претворить в жизнь, как только к ним посыпятся заказы, и, не унывая, набрасывали все новые планы образцовых по своим пропорциям зданий, которых им никто не заказывал. Все равно строительных материалов не было; и сами архитекторы были так же далеки от реального строительства, как их маленький ученик.

Мышонок удобно улегся на спине в своей огромной бочке, закинув руки под голову, и стал спокойно разглядывать нарисованные дома с крышами. Старшая девочка вдруг присела на кровати и, облитая мерцающим светом свечи, принялась рассказывать сестренкам, какое бы ей хотелось иметь платье.

— …Светло-зеленое, в розовую полоску. Самую чутошную… Сверху — и она провела руками по нежной груди вниз, к костлявым бедрам — совсем в обтяжку. Зато юбка… — И она с сияющим лицом развела голыми ручками, — вот такая широкая.

Проснувшаяся мать долго лежала молча и прислушивалась. Мышонок перекатился со спины на живот и, высунувшись из бочки, презрительно буркнул:

— Ишь размечталась. А у самой-то ни денег, ни башмаков, да и материю достань попробуй!

Но, хотя мечта ее и угасла и девочка уже не верила в свое чудесное платье, она изящно выгнутыми пальчиками нарисовала вокруг шейки воображаемый воротничок.

— А воротничок совсем узенький и такие же манжетики…

Мать подавила подступающие слезы и сказала с улыбкой:

— Спать! Дети, пора спать! Тушите свет!

За окном сгустилась тьма.

X

Ферма родителей Стива в штате Пенсильвания находилась за рекой Делавэр, и практически попасть туда из ближайшего городка можно было только на машине. Между огромными надворными постройками, выкрашенными в ржаво-красный цвет, и домом лежал широкий двор. В этих краях жили еще просторно.

Стив без пиджака — он бросил его на спинку стула, — в вязаной шерстяной безрукавке сидел на террасе. Он только что освежил лицо и грудь, на волосах его сверкала влага. Полого, уходивший вдаль луг, по которому протекал ручей, казался от вечерних теней темно-зеленым.

Внизу, на зеркальной поверхности пруда, белыми комочками застыли утки. Какая-то птица настойчивым щебетанием будила тишину. Стив вытащил из кармана Иоганнину карточку.

Пять тысяч километров и закон, воспрещающий американцу жениться на немке, разделяли их. Вглядываясь в ее черты, серьезные, как ее натура и вся ее нелегкая жизнь, он чувствовал боль, точно кто-то царапал ему сердце стальной иглой. Но вот под его пристальным взглядом снимок затуманился: Иоганна — его жена, она выходит на террасу и подсаживается к нему… Говорит только тихий вечер…

Перед ними еще вся жизнь… И у них родится сын…

Мать Стива — она вышла замуж семнадцати лет, и никто не признал бы в ней матери двадцатитрехлетнего сына — прошла мимо с полной тарелкой овощей и бросила ему на ходу:

— Этого нельзя запретить надолго.

Он все рассказал ей, только не об их расставанье.