Избранное. В 2 томах [Том 1]

— Если Шарфа и Зика засадят, никого они больше не смогут прикончить.

— А другие?

— Вряд ли они тем расскажут. Ведь это же убийство. Побоятся.

— Ну, еще неизвестно. Не побоялись же они при тебе в лодку сесть.

— Они меня за дурачка считают. А я и рад стараться — мне это на руку.

— Я тебе говорю, что это чертовски опасно.

— Придется пойти на риск. Я должен!..

— Спрошу-ка я отца, как лучше поступить. Пожалуй, в таких делах он больше разбирается; хотя вообще-то… Так и сделаем. О тебе я, конечно, ни слова не скажу.

— А если он спросит, откуда ты знаешь?

— Скажу, что тайна, и дело с концом.

— Ладно, спрашивай отца. Но заявить на них надо обязательно.

Он проводил Иоанна домой. Покосившуюся хибарку подпирали снаружи три балки. Через всю стену шла большая трещина, И все же здесь еще можно было жить.

Отец Иоанна сидел у окна и перечитывал свою новую статью, написанную по поводу того же штутгартского покушения. На его изможденном лице годы, проведенные в Дахау, отпечатались с такой же ясностью, как буквы на сургучной печати. Случайно подняв глаза, он увидел сына. Тот стоял у стены, нога за ногу, небрежно уперев одну руку в бок.

— Ты появляешься как тень.

— Мне надо с тобой посоветоваться.

— Вот так так! Удивил! Спасибо за честь!

— Что бы ты сказал, если бы тебе сообщили, что в Вюрцбурге опять завелись нацисты и что они…

— В Вюрцбурге нацистов как собак нерезаных. Во всяком случае, их больше, чем хлеба.

— Постой, дай мне сказать. Ты слыхал про студента-медика, который ночью утонул? Так вот — никакой это не несчастный случай, как вы пишете в газете. Нацисты с ним расправились.

— А ты откуда знаешь?

— Это тайна. Но я тебе все объясню по порядку и ты сам поймешь.

— Тронут таким доверием к, моим умственным способностям.

Иоанн гибкой тростинкой откачнулся от стены.

— Слушай же. Вчера, примерно в это время, на набережной у моста сидело четверо. — Он показал руками, как четверо сидели рядком на набережной.

— Один из них был Оскар — тот самый студент-медик, второй — Христиан Шарф, третий Зик — он хотел насыпать песку в вашу печатную машину. Вы поймали его и вздули, потому что кто-то предупредил вас анонимным письмом.

Отец положил статью на стол.

— Откуда ты все это знаешь?

Но Иоанн только отмахнулся от его вопроса.

— Христиан Шарф — руководитель вюрцбургского отряда гитлеровской молодежи. Он его наново организовал. Вы-то, конечно, все это прохлопали. Разговор у них зашел о брошенных в Штутгарте бомбах, и Оскар сказал, что он против и это даже счастье, что Германия проиграла войну, немцы, мол, ни за что ни про что лишили жизни миллионы людей. Он и сам, мол, был в России и в Аушвице и своими глазами видел эти печи для евреев. Говорил и про твою статью и что социализм, пожалуй, самый правильный выход. Ну, те смекнули, что с ним каши не сваришь. Понятно? Тут Шарф и предложил покататься на лодке. А на другой день нашли труп Оскара.

Отец встал.

— Кто же был четвертый?

— Есть один человек, — он притворяется нацистом, чтобы разнюхать все их планы. И письмо вам он же написал. Я не могу назвать его — ведь если дознаются, они и его пристукнут.

Старый социалист с удивлением посмотрел на своего сынишку-конспиратора. А тот опять стоял как ни в чем не бывало, прислонясь к стене и уперев руку в бок.

— Так вот. Куда, по-твоему, лучше заявить — в полицию или американцам? Но только надо сделать это так, чтобы с моим другом ничего не случилось. Я и подумал, что в этих вещах ты, пожалуй, лучше маракуешь.

Часом позже отец Иоанна сидел уже в служебном кабинете капитана Либэна, intelligence officer of the occupation army.[21] А ночью Шарф и Зик были арестованы.

IX

Прошло уже полтора года с тех пор, как кончилась война. Но война за оставшиеся жалкие крохи жизни продолжалась. Маленький человек познакомился со словом «калория». Оказывается, что, не получая известного минимума калорий, организм неудержимо слабеет. Достаточно серьезно заболеть, и человек умирает — и многие умирали в то время в бессмертной Европе.

Ученик Фома обожал стрижку ежиком. За острый мышиный носик и быстрые глазки, от которых ничто не могло укрыться, товарищи прозвали его «Мышонком». Мышонок часто забегал к своему приятелю, парикмахерскому подмастерью, давно уже безработному, и тот, усадив мальчика на сундук, в две минуты снимал ему волосы при помощи своей машинки.

Как раз накануне Мышонок подбросил чахоточному маляру Хольфусу, прямо на одр болезни, пальто из верблюжьей шерсти, доселе принадлежавшее подрядчику Химмельгоху. В карман пальто была вложена обычная записка учеников, а также письмецо Петра, в котором маляру предлагалось, во избежание недоразумений, прежде чем взять пальто в носку, выкрасить его в черный цвет.

На утро, озябнув в своем подвале, хоть и щедро залитом ласковым сентябрьским солнцем, чахоточный маляр закутался в мягкое, бархатистое пальто верблюжьей шерсти и поплелся в очередь за пайковым хлебом.