Избранное в 2 томах. Том 2

Ольга миновала два квартала и вошла во двор своего дома. Двор был пуст, завален всяким хламом, дом смотрел слепыми провалами выломанных окон. Ольга вошла в дверной проем с черного хода. Сквозной ветер гулял в коридорах. Ольга осторожно, ощупью двинулась по лестнице наверх. Перил у лестницы уже не было, — перила унесли, — и надо было пробираться по самой стене, чтобы не свалиться в пролет. Но Ольга и впотьмах подвигалась уверенно, — она хорошо помнила вытертые каменные ступени: одиннадцать, шесть, еще раз одиннадцать — второй этаж. Одиннадцать, шесть, еще раз одиннадцать — будет третий этаж и ход на чердак. Но на втором этаже была тридцать пятая комната, комната Ольги. Ольга наугад свернула с площадки и пошла по коридору. Паркет под ногами не скрипел, паркета под ногами не было, встречались лишь отдельные дощечки, — пол выломали на дрова. Ольга шла по голому накату, заваленному какими-то осколками, хламом, она следила, чтобы не споткнуться, не загреметь, — может, в доме кто-нибудь еще был. Эхо далекой канонады здесь было слышнее, раскатистей, как в туннеле. Левой рукой Ольга считала дверные проемы. Вот и дверь тридцать пятой комнаты, ее комнаты. Холод тоски сжал сердце Ольги.

Ольга перешагнула через порог. Прямо в глаза ей ударил тусклый свет, лившийся в квадрат окна. Рамы не было, в окно проникал сквозняк, небо за окном нависло серое, тяжелое и низкое; оно то темнело, то светлело, то удалялось, то приближалось, словно дышало, освещаемое вспышками ракет. В этом дыхании света можно было различить стены, кучу рухляди в углу, раму железной кровати в нише. Ольга села на раму.

Здесь Ольга когда-то жила. Это было очень давно: шесть месяцев назад, словно в ином мире, в какой-то иной, прежней жизни. Никакие воспоминания и мысли не возникли в эту минуту в памяти Ольги. Она сидела на голой железной раме своей прежней кровати. Никакой обстановки, никаких вещей из ее тогдашней жизни здесь не осталось — комната была разрушена, как и сама жизнь.

Ольга попробовала прилечь на железной раме, — один железный прут поддерживал плечи, другой поясницу, третий — ноги под коленками. Канонада все гремела и гремела. В городе стояла тишина, даже не слышно было выстрелов патрулей. Где-то в нагорной части рокотали моторы. Моторы рокотали и там — на Холодной горе. Ольге казалось, что она слышит их. Фашист Фогельзингер вытирает платочком вспотевший лоб и отсчитывает узников: на каждую машину по пятьдесят человек.

Но лежать на железных прутьях было неудобно. Ольга поднялась и села. В кармане пальто что-то зашелестело. Ольга сунула руку в карман и вынула конверт. Она хотела положить письмо обратно, но вдруг вскочила и подошла к окну. Может, это вовсе не мобилизационная повестка, а письмо от майора Фогельзингера?

Ольга разорвала пакет. Листок плотной бумаги упал ей под ноги. Ольга подняла его и приблизила к глазам. Когда небо светлело в отблеске ракеты, Ольга могла разобрать текст — листок был печатный, шрифт крупный, черный, готический. Широкая черная, траурная рамка окаймляла листок.

Напрягая зрение, Ольга прочла письмо. Это было стандартное армейское уведомление, — фамилия была вписана в печатный текст от руки:

«Солдат Пахол Ян погиб за великую Германию».

Ракета вспыхнула, и Ольга еще раз прочла: «За великую Германию…»

Ольга вернулась к раме и села. Канонада все гремела и гремела. Небо дышало за оконным проемом. Ян Пахол погиб за «великую Германию».

Ольга прислушалась. Ей показалось, что канонада стала ближе. И всякий раз за пушечным залпом словно грохотало чугунное эхо. Такой звук бывает, когда бьет пушка с танка: это рождает отголосок броня. Значит, бой совсем близко. Ольга слушала затаив дыхание. «Ян Пахол погиб за великую Германию».

Ольга опять легла. Мысли неслись вереницей — Ольга не могла уловить ни одной. Фогельзингер. Узники. Холодная гора. Ян Пахол. Мария. Наши…

Ольга вдруг проснулась. Кажется, она спала. А может, это была просто секунда пустоты. Она поднялась, — прутья больно резали плечи и поясницу. Она прошлась по комнате от стены к стене, как узник в камере. Тревога сосала ей сердце. Ольга села на пол, потом легла, — это было гораздо удобней, чем на железной раме. Одуряющий запах клейких набухших почек лился в оконный проем. За проемом кипела, как в котле, черная, в молниях орудийных залпов, майская ночь…

«За великую Германию…» Почему же тогда Ян Пахол записал в смертной ладанке ее адрес?

Сон сразу пропал, Ольга села: Ян Пахол, чех из Мукачева, погиб за «великую Германию»? Это не так. Этого не может быть! Он пустил свою машину под откос вместе с командиром батальона!