Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

Я смущенно подавил мой экстаз. Неожиданный гость был для меня лицом слишком уважаемым, к тому же официальным, чтобы проявлять при нем мою ребячью радость. И никогда раньше он ко мне не приходил. Я даже не подумал бы никогда, что он может ко мне зайти. Нежданный гость был в Народном комиссариате просвещения инспектором, то есть начальником и руководителем всех театров и вообще всех театральных дел УССР.

Он поздоровался и попросил меня сесть.

— У меня к вам серьезное поручение от Народного комиссариата просвещения.

— От Народного комиссариата просвещения? — Я растерялся. Какое может быть дело ко мне у Народного комиссариата просвещения?

Инспектор театров тем временем протянул мне письмо.

Это было официальное отношение со штампом в левом углу и с круглой печатью внизу. В этом документе Народный комиссариат просвещения предлагал мне вступить в обязанности инспектора, то есть руководителя и начальника театров УССР, приняв дела от теперешнего инспектора, которому поручалась другая работа…

Я долго спорил в целой серии кабинетов, однако инспектором театров я все-таки стал.

Это было в тысяча девятьсот двадцать четвертом году.

Потом я был инспектором и самодеятельного искусства. Я составлял программы разных кружков, проводил различные конференции, заседал на совещаниях, мирил заядлых «профессионалов» с непримиримыми «самодеятельниками», организовывал первые рабоче-крестьянские передвижные театры. Я был членом главреперткома, редактором театральных журналов, театральным критиком, составителем различных театральных изданий.

Я выступал и в драматургии.

И уже никогда не быть мне в театре только зрителем…

1939

Они не прошли Роман

Воспоминание о той ночи

И все же я опоздал.

Я соскочил на углу Московской, и машина, — это была попутная военная машина, — тотчас скрылась в направлении Белгородского шоссе: по Белгородскому шоссе из зажатого в кольцо города уходили наши части.

Я остался один на мостовой. Теперь два квартала направо — и близ Набережной будет мой дом. С той стороны тянуло гарью, порой накатывались клубы черного дыма, потом над головою между каменными домами снова виднелась предвечерняя лазурь, такая же прозрачная, как и все дни там, в степи, над громом битвы и стонами смерти. Я завернул за угол и пустился чуть не бегом: на пустынной улице я был один, и мне стало жутко.

Я бежал, и навстречу мне не попадалось ни живой души; даже окна в домах были большей частью замаскированы. Это напоминало летний рассвет, когда дома еще спят и только дворники в белых фартуках подметают влажный асфальт, когда спят даже собаки и только шкодливые коты стремглав пробегают через улицу и ныряют в подворотни. Около аптеки, в белом фартуке, но без метлы, засунув руки в карманы, действительно стоял дворник. Он смотрел куда-то поверх домов, в небо, — быть может, оттуда заходили на бомбежку самолеты.

— Доброе утро! — машинально сказал я.

Он не обратил внимания ни на меня, ни на мое странное приветствие, — ведь солнце село, догорал закат и спускались сумерки, — он даже не посторонился и стоял по-прежнему, как собственный монумент с бронзовым взглядом, навечно прикованным к одной точке на небосводе.

Обойдя его, я вышел к реке; мне виделся уже мой дом — двухэтажный особнячок с широкими венецианскими окнами, с двумя липами и четырьмя акациями вдоль тротуара.

Но я не увидел моего дома. Клубы черного дыма, которые вставали навстречу мне, когда я соскочил с машины, — это было все, что осталось от моего жилища. Стояли еще стены первого этажа, с липы свисали обломки крыши, в палисаднике лежали кучи битого кирпича и битое стекло хрустело под ногами. Огромная балка, поставленная взрывом стоймя, густо дымилась в том месте, где на втором этаже была угловая комната с окнами на обе стороны, моя комната, в которой я жил десять лет, в которой на полках стояли мои книги. Что-то лязгнуло под носком моего сапога, я наклонился и поднял смятый обломок металла. Это была настольная лампа, рассеченная пополам осколком бомбы. Она стояла у моего изголовья на тумбочке, и при свете ее я за полночь читал в постели. Балка вдруг вспыхнула пламенем, и в недрах развалин моего дома что-то тяжело ухнуло. Искры, дым и пыль взметнулись высоко в небо.

Раза два я машинально обошел пожарище, бывший мой дом. Прикинув, я решил, что бомба была никак не меньше сотни килограммов. Я еще раз обшарил карманы, но табаку у меня не осталось ни крошки, нашлась только коробочка спичек, да и те отсырели, когда я вброд переходил реку. Это было тем более досадно, что в ящике стола, — там, в моей комнате, — лежала непочатая сотня «Пальмиры», а в шкафу запас табака: две пачки «Дюбека» и коробка «Золотого руна».

Я еще раз обошел пожарище, чутко прислушиваясь, не раздастся ли крик, или стон. Но ничего не было слышно: очевидно, в нашем доме жильцов уже не оставалось либо все были убиты. Я жил в своей комнате один, и родные мои были далеко. Теперь я остался совсем бездомным.