Избранное в двух томах. Том первый

— Двух мотоциклистов, пустившихся за взводом в погоню, подстрелил Кожек. В двух километрах отсюда кончилось горючее. Мы бросили машину. Видим — следы. Кто еще может ходить по лесу? Наверняка, думаем, наш батальон. Пустились по этой дороге. Вот и догнали, — улыбаясь, закончил Картбай. — А взвод, я полагаю, немцы оттеснили в сторону.

Следя за выражением лиц бойцов, Мурат не знал, верить или нет.

— Сказки изволите рассказывать. Наверно, бросили товарищей, а сами пустились наутек, — проговорил он жестко.

— Товарищ капитан, да что же это вы?.. Люди, можно сказать, вырвались из лап смерти... Ведь вот стоим мы с тобой рядом, батюшка мой... товарищ капитан, — ошеломленно пробормотал Кожек.

А Картбай будто окаменел. Он молчал, только маленькие глазки его поблескивали в темноте. Его независимый вид разозлил Мурата.

— Что молчишь? Говори правду! — закричал он.

— Жангабыл говорил: «Тому, кто тебе не верит, не рассказывай правды», — тихо ответил Картбай.

Жангабыл? Это имя Мурат когда-то слышал. Жангабыл! Мурат не мог вспомнить.

— Кожек говорит правду. Я тебя не обманывал, — проговорил Картбай еще тише. Но в голосе его на этот раз послышалось волнение.

И вдруг перед Муратом встало лицо молодого в те далекие годы Картбая, вспомнилось, как он подставил свою грудь под дуло байского ружья, заслонив собою Мурата.

— Ты... ты Картбай? — изумленно выкрикнул Мурат сорвавшимся голосом.

XI

Три человека, прислушиваясь и осторожно ступая, выбрались на опушку леса. По ту сторону извилистого оврага лежала небольшая деревенька. Тот, что шел впереди, поджарый, крепко сбитый, жестом остановил своих спутников.

Прижимаясь к дереву, человек долго обшаривал глазами рябой, морщинистый снег впереди, белые окоченелые кусты и разбросанные за оврагом низенькие избушки, казавшиеся осиротелыми и печальными. Человек весь напрягся, будто ждал, что из-за каждого куста, ветки вот-вот выскочит враг.

— Деревенька-то будто вымерла, — тихо проговорил тот, что шел последним. Он держал винтовку наготове.

Передний ответил не сразу. Его взгляд задержался на кузове машины, видневшейся за углом маленькой бани. В ту же минуту из-за дома появилось несколько немцев. Человек с минуту пристально вглядывался в них, потом резко повернулся и кошачьей походкой подошел к своим спутникам.

— Все хохлы — народ неосторожный, и ты, Иван, от них не ушел далеко, — сказал поджарый, подходя к Бондаренко (это он шел последним).

Бондаренко, не оборачиваясь к Добрушину, всматривался в ту сторону, где только что прошли немцы.

— Теперь бачу, — сказал он.

— Дошло?! Це дило треба розжувати, — насмешливо проговорил Добрушин.

Бондаренко, не желая замечать насмешки, спокойно произнес:

— Да-а, подумать надо.

— Может, немцы ржаного хлеба дадут взаймы? Что если пойти да попросить? — усмехнулся Добрушин.

— Шутки сейчас не к месту, — не обидчиво, но строго отозвался Бондаренко. — Люди уже третьи сутки маковой росинки во рту не держали. Тут и без немецкой пули ноги протянешь.

— Поэтому-то и говорю, иного выхода у нас нет, — проговорил Добрушин, меняясь в лице.

— Это какой же выход? Поклониться немцам в ножки? Это хочешь сказать, а?

С удивлением и злобой Бондаренко смерил Добрушина взглядом, будто человек, стоявший перед ним, вдруг каким-то волшебством принял другое обличье.

— Не болтай лишнего, мужик, — примирительно сказал Добрушин. — Ну-ка, выйдем на опушку, еще раз взглянем на деревню.

Они вышли на край леса, где залег в снегу их третий товарищ, Борибай.

Наблюдая, лежали молча. Через некоторое время на дороге показался одинокий пешеход. Он медленно, будто на прогулке, шел по тропинке в сторону леса.

Трое бойцов, затаив дыхание, уставились на эту черную точку.

— Карлик какой-то, — сказал Борибай.

— Тропинка ведет сюда, в лес. Кто б он там ни был, встретим. — Бондаренко ждал, что прикажет старший сержант Добрушин. Тот молча кивнул головой.

Углубившись в чащу, они залегли у тропы. Прошло минут десять тревожного ожидания. Наконец показался пешеход.

— Да это же мальчик! — воскликнул Борибай.

Сержант, лежавший немного поодаль, процедил сквозь зубы.

— Замолчи!

Мальчуган шел медленно. Уже можно было различить стеганую черную фуфайку, слишком большие валенки с подшитыми подошвами и разодранными голенищами. С явно напускной беспечностью паренек задирал кверху свое раскрасневшееся круглое лицо и поглядывал на верхушки деревьев. Но в его напряженном лице была тревога.

— Погоди, пацан! — крикнул Добрушин.

Мальчик вздрогнул, круто обернулся. Видно было, как он прерывисто дышит.

— Не пугайся, сынок, мы же свои, — поднимаясь на ноги, мягко сказал Бондаренко.

Бойцы вышли из-за веток, и мальчик со смешанным чувством удивления и радости, растянув рот в улыбке, завороженно уставился на красноармейцев. Его румяное лицо сияло. Не сводя глаз с бойцов, он сделал к ним два шага и остановился у сугроба, на краю дороги.

— Куда идешь?

Не отвечая на вопрос Добрушина, мальчик энергично махнул рукой назад:

— Дядя! В нашей деревне немцы.