Избранное в двух томах. Том первый

...Однажды Уали повел Ержана в город. Они вместе зашли проведать преподавателей института. Не бывавший доселе в среде образованных людей, боявшийся обнаружить свое невежество, Ержан очень стеснялся. И в разговор опасался вступать, и до угощения едва дотрагивался. Уали, который везде чувствовал себя как дома, подчеркивал свою дружбу с Ержаном и этим возвышал его в глазах своих знакомых. А у Ержана было такое чувство, будто Уали несет его на руках над пропастью. Это была несколько покровительственная дружба, но Ержан не замечал этого.

— Он наложил на тебя взыскание? — спросил Уали, следя за пеплом своей папиросы.

— То-то и оно, что нет.

И, снова разволновавшись, он выложил перед приятелем свою горькую обиду. Язык плохо слушался его.

— И вот, — сказал Ержан, разводя руками, — чувствую себя, как в пустыне.

— Да-а... У Мурата это есть, это проскальзывает, — отозвался Уали, растягивая слова. — Он, если хочешь знать, грубоват. Этот человек рожден для войны. Сейчас люди солдатской складки необходимы. Я человек другой мерки и другого назначения, но, видишь, тоже подчиняюсь дисциплине, потому что я честен и обязан защищать отечество. Но, если на то пошло, мое место разве в армии? Пятнадцать лет я учился и жил, как затворник. Невозможно сосчитать, сколько книг перелистали вот эти руки. Почти закончил аспирантуру. А вот зубрю шифровку и кодировку. Ты знаешь моих товарищей по институту. Все они забронированы и преподают, то есть делают свое прямое дело.

С этим Ержан был согласен: люди, обладающие знаниями, больше принесут пользы народу на своем посту, нежели в рядах армии.

Но Уали сказал:

— Я не воспользовался бронью. Как ни говори, в этом есть что-то недостойное. И после войны это скажется. Разная цена будет тем, кто проливал кровь на фронте, и тем, кто сидел в тылу. Лишь бы только уцелеть.

Теперь Ержан стал думать, что и в этом Уали прав.

Он ответил:

— Понятно, после войны фронтовики будут в почете. Иначе где же справедливость?

— Только бы уцелеть, — повторил Уали с легким вздохом. — Время жестокое, Ержан. Жестокое и грозное. В такие времена люди не особенно-то внимательны друг к другу. Они эгоистичны. У меня, как и у тебя, друзей мало, и мы должны служить опорой друг другу, иначе пропадем в этом урагане. Об истории с Кожеком Шожебаевым я рассказал Купцианову. И с Муратом тоже поговорю. Не унывай.

И действительно, подавленное настроение Ержана вскоре развеялось. Чувство обиды прошло. Все мысли Ержана теперь были устремлены к отставшему от поезда Кожеку.

Холмы бегут навстречу поезду. Чем дальше они к горизонту, тем медленнее их бег. Вот уже вторые сутки, вырвавшись из окружения гор, поезд гремит в открытой степи. Она, как океан с песчаными гребнями волн. Лазурное марево на рассвете окутывает далекие холмики, и к полдню встают миражи. Разливаются в степи озера иссиня-темного цвета. Чудесная вода дрожит, переливается и торопливо бежит куда-то. Кое-где островками поднимаются из нее холмики. В какие-то минуты она весело обмывает их вершинки. В степи наводнение. Среди воды вздымается громадный белый дворец, но через какое-то мгновение сразу оседает, становится низким-низким — он словно прячется, прижимаясь к воде. Но вот, вытягиваясь во весь свой длинный рост, поднимается к поднебесью чудовище-великан, а когда снова погружается в воду, то на какое-то мгновение принимает обличье верблюда.

Океан-мираж бурно катится от горизонта к горизонту, но после полудня движение замедляется — и вот уже нет воды. Словно голубое шелковое покрывало спадает со степи, обнажая неровное, пересеченное холмами, широкое и некрасивое лицо ее.

Путник, впервые увидевший степь, робеет перед нею: она давит его своими необъятными просторами, он чувствует себя одиноким, затерянным и бессильным. Что человек перед лицом всемогущей природы? Иное чувство испытывал сейчас Ержан. За последние годы молодой джигит перевидел многое: и южные горы-великаны, и сибирскую тайгу, и крупные города. И вот он снова увидел степь, и потеплело у него в груди.

Он с упоением смотрел на манящие неохватные дали.

...Жизнь Ержана началась на верблюде.

Сидя на жазы в маленьком гнезде и раскачиваясь в такт плавному мерному шагу верблюда, он смотрел на равнину, обрамленную сопками, подобную огромной черной чаше. Он смотрел на высокое небо.

«Что дальше там, за сопками? — думал он. — И где же наш аул?» И вдруг вдали показался рыжий пес. Он лежал растянувшись, положив морду на передние лапы.

А когда приблизились, то оказалось, что это не пес, а высокий холм. Во впадине бежал прозрачный ручеек. Все это он видел как во сне, но впечатления тех дней и теперь сохранили для него свою сказочную прелесть. В те времена в его детской памяти степь впервые начертала письмена своих тайн. Потом он исколесил босиком все ложбины, все шероховатые бугры. Сколько раз валялся он в кудрявых, волнуемых ветром ковылях...