Избранные

Они переглянулись, удивились они здорово. Сикстинская мадонна их совсем убила.

Опять помолчали.

— А скажите, стюардесса интересная женщина, как она выглядит? — спросила Катя.

— Она, — говорю, — раньше в кино снималась… Да вы ее знаете… Красоты необыкновенной. Волосы абсолютно золотые, а глаза настолько синие, что хоть сейчас же помирай… А о фигуре и говорить нечего. Все падают…

— В каких же она картинах снималась? — спросила Катя.

— Да в этих, — говорю, — как их…

— Вспомните, вспомните…

— Много больно разных картин в голове перемешалось…

— Очень жаль, мы постоянно следим за новыми лентами… Кино — наша слабость, правда, Паша?

Паша кивнул.

— Интересно, отчего же она в авиацию подалась? И должность не ахти.

— Романтика, — говорю.

— Интересно…

— Очень даже, — говорю. — Она сейчас за адмиралом замужем. Адмирал мне кортик подарил…

— Вот как бывает!.. — воскликнула Катя. — Что значит красота!.. Бросила сниматься, совершила вроде бы опрометчивый, легкомысленный шаг. Ринулась в романтику. Порвала с кино. Ан нет! Выходит замуж за адмирала…

— Любопытная история, — сказал Картошин, — почему они все-таки разошлись?

— Ах, — сказала Катя, — брось ты: почему да почему! Так надо!

Она глубоко вздохнула и уставилась на стену. Я посмотрел туда же. Там на гвоздике висел значок. Тот самый. Первомайский. Она смотрела дальше. В пустоту.

— Нет, почему же все-таки? — допытывался Картошин, уставившись на меня.

Тут я ничего придумать не мог и сказал «не знаю».

— Оставь ты в покое мальчишку, — сказала Катя, но он от нее отмахнулся.

— Ну, а вторая жена, — спросил Картошин, — как вы изволили назвать, живет с ним? Все нормально? В порядке? Да?

— Красивая, — говорю, — очень… Исключительно поет. Зовут в оперу, а она не идет…

— Но с ним она живет? — спросил Картошин, слегка раздражаясь.

— А с кем же ей жить, — говорю, — конечно, с ним…

Катя Картошина смотрела в пустоту. Картошин сказал:

— Какая у него все-таки должность, вы не вспомнили?

— Не могу, — говорю, — вспомнить.

— Пока он не вернулся, вы нам что-нибудь еще расскажите, со стороны племянника видней…

Я им всякую чушь понес.

— Бывают, — говорю, — у него разные гости, наезжают сюда разные директора заводов, фабрик, предприятий, институтов, лечебниц и больниц и обсуждают разные вопросы. Пьют чай с вареньем «Роза»…

Они даже посерели от моих басен.

— …Был один министр с женой… Два мастера спорта, боксеры…

— А как фамилия, не помните?

— Нет. Одного вроде бы Николаем звали… Тяжеловес из Москвы… О! Вспомнил. Королев! Бритая голова, и пиджак по швам трещит, как повернется… А другого фамилию я никак не припомню…

— А министра, министра как фамилия была?

— Министра?

Он весь вперед подался, очень хотел фамилию министра услышать. А я сморщил лоб, будто вспоминаю.

— Ну, ну? — спрашивает.

— Сейчас, сейчас…

— Какой отрасли, отрасли какой?

Я изо всех сил сморщился и говорю:

— Забыл.

— Что у вас за голова, простите, — разочарованно сказал Картошин. — Такой молодой — и такая память… Ваш дядя, насколько мне известно, не страдал этим изъяном.

— А потому, что матери разные, я же вам объяснял.

— При чем здесь матери! — завелся Картошин. — От вас ничего толком не добьешься, племянничек называется…

Мне мысль в голову пришла культурненько от них отделаться.

— Вы меня простите, — говорю, — мне нужно домой по телефону позвонить, я вас на минуточку оставлю.

Звоню родителям, так и так, говорю, задержусь сегодня на работе, в парке крупное праздничное гулянье намечается, требуется усиленная реклама.

Могу теперь сидеть хоть до утра. Пока мне денег не заплатят.

…Появился Штора в обнимку с приятелем. Оба уже где-то заметно хватили.

Несколько бутылок появилось на столе.

— Мы слышали от твоего помощника, — сказал Картошин, — что у тебя тут министры заседают…

— Ладно, ладно, — сказал Штора, звеня рюмками в буфете.

Приятель вываливал в тарелки купленную закуску.

— Что вы на меня уставились? — вдруг сказал Штора.

Картошины действительно на него глазели, как будто он с того света или с луны свалился. Сидят на диване, держатся за руки как маленькие и глаз с него не спускают. Задал я им задачу! Вот-вот спросят, как фамилия министра.

Вопрос их немного смутил.

Поднимая рюмку, Штора сказал:

— Я сегодня завершил почти полностью грандиозный эксперимент, мероприятие крупного масштаба, но это только часть моего плана…

Картошины смотрели ему в рот.

— За это и выпьем… И за встречу.

— С летчицами знакомство заводишь, — сказала Катя, пригубляя из рюмки.

— Налей-ка, Вася, — сказал Штора приятелю, не слушая ее. — Выполнение и перевыполнение плана есть насущная задача… Четкое решение задачи…

Пошло, пошло, покатилось, подумал я.

Все держали рюмки в руках, а он произносил тост. Рюмка его, между прочим, стояла на столе.

— …Выпьем за успехи и за праздник! — закончил он.

Я отказывался пить. Штора с Васей на меня наседали, заставляли, уверяли, ссылаясь на праздник (такой день и такое отношение!), на болезни (кто не пьет, тот скорее заболеет и умрет), не пьют только плохие люди, и курица пьет…