Избранные

Катя пыталась меня защищать. Картошин ее поддерживал. Но Штора им не давал рта раскрыть, тараторя без умолку. Только Вася ухитрялся каким-то образом вставлять словечки, находя паузы в потоке слов хозяина.

Хозяин с Васей пили хорошо.

Картошины пили плохо.

Вася беспрерывно наливал.

Хозяин беспрерывно говорил.

Картошин испуганно отставлял свою рюмку.

— Ты должен выпить, — твердил ему Штора, — ты уважай этот дом, ты слушай меня, по восточному обычаю, слушай сюда, Картошин…

— Мне достаточно, — молил Картошин, — мне вполне достаточно, я больше не могу…

Удалось прорваться со своим вопросом Кате:

— А где пироги? Почему нет хозяйки?

Штора ей не ответил. По самой простой причине. Хозяин закусывал.

— Сейчас я вам прочту стихи! — воспользовался этим Вася.

Глядя в тарелку, он начал:

Вечность в вечности моей души,
Я могу прожить в глуши,
Но принцем…
Я могу прожить в тиши,
Но принцем…

Картошин потянулся к рюмке, немного отпил и поперхнулся. Вася после стихотворения «Принц» перешел на следующее стихотворение без названия:

Могу я все, и все я не могу,
Туда иду я, не туда иду…

— Ерунда, — сказал Штора, — мы туда идем, мы все можем!

Вася налил.

Картошин накрыл свою рюмку ладонью, и Вася налил ему на руку.

Катя сказала:

— А мальчишке все-таки, я думаю, незачем сидеть со взрослыми, ему к родителям пора. Добрый дядя ему попался…

— Пусть идет, никто его не задерживает, — сказал Штора, на меня не глядя. — Может быть, ты пойдешь домой? — спросил он, опять же на меня не глядя.

— Никуда я не пойду, — сказал я.

— Ну и сиди, — сказал он.

Вася снова попытался читать стихи, но Штора остановил.

— Пусть, пусть читает, — попросил Картошин, — мне понравилось.

— Поэт… это такое… — сказал Вася, — это настолько… Это Пушкин!

— И Лермонтов, — сказал хозяин.

— Не только, не только, — запротестовал Картошин.

— Но только не он, — сказал Штора, указывая на Васю. — Вот я вам сейчас продемонстрирую!

— Виконт пишет стихи! — воскликнула Катя.

— Не пишу, а демонстрирую, — поправил Штора, — прошу внимания! Прошу.

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна,
Эт Штора Викентий…
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле,
Колокольчик динь-динь-динь…
Эт Штора Викентий
Средь неведомых равнин!

«Эй, пошел, ямщик!..» — «Нет мочи:

Коням, барин, тяжело!»
Эт Штора Викентий…
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
Эт Штора Викентий
Да кружит по сторонам.

Посмотри: вон, вон играет,

Дует, плюет на меня;
Эт Штора Викентий…
Одичалого коня!
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Эт Штора Викентий
И пропал во тьме пустой…

«И пропал во тьме пустой… И пропал во тьме пустой…» — завертелось назойливо у меня в голове.

— А дальше я запамятовал, — сказал Штора.

— Это «Бесы»! — сказал Вася оживленно. — Во дает!

— Сам ты бес, — сказал Штора.

— А что, не «Бесы»? — полез в бутылку Вася. — Не «Бесы»? Точно «Бесы»!

— Точно, точно! — подтвердил Картошин.

— Давай-ка, Вася, твое стихотворение… — сказал Штора. Он попытался взять у Васи стихи, но Вася запротестовал.

— Как там дальше в «Бесах»?.. — вспоминал вслух Картошин. — Как там: «Бесконечны, безобразны, в мутной месяца игре, закружились бесы разны, будто листья в ноябре…»

— Да-а… Пушкин… — вздохнула Катя.

— Эх, Пушкин… — вздохнул Вася.

Заговорили о Пушкине. Вспомнили его жену. Поспорили, виновата она в смерти Александра Сергеевича или нет.

— Я хотела бы познакомиться с твоей женой, Виконт, — сказала Катя.

В дверь позвонили, Штора пошел открывать. Из коридора раздались восторженные возгласы.

Ну и здоровенный детина вошел!

— Супермен, — представил его Штора.

— У вас есть что-нибудь поесть? — грохнул супермен с ходу.

— Есть, есть… Вот водка… Рыба, молоко… — Штора бросился из комнаты и вернулся с бутылкой молока.

— Ну и прекрасно! — сказал супермен. — Художнику больше ничего не нужно!

— Великий художник! — сказал Штора. — Талант редкий и необычный. Но с неудавшейся судьбой. Пять раз этот человек, этот красавец, супермен чистой воды, благороднейшей души человек, обаятельнейшая личность…

Мне вдруг показалось. Штора забыл, что пять раз.

— Пять раз этот человек, скромно стоящий сейчас перед вами, поступал в Академию художеств и пять раз не был принят! Похлопаем же ему!

Захлопали Картошины, скорее всего, от испуга. Идиотство хлопать человеку, который пять раз проваливался на экзаменах!

Я так и не понял, хвалил ли его Штора или издевался.

С большим подъемом Штора продолжал: