Избранные

Я ни черта не соображал, ровным счетом ничего не понимал на этом свете, — с какой стати нас отпустили? Елки-палки, бей пять, Гарик, ни шиша нас не поймали!

И у Гарика вид — словно его мешком огрели. «Бежим скорей отсюда, — говорит, — пока нас снова не схватили, ошибка, наверное, произошла».

Припустили во весь дух по мостовой, едва на нас машина из-за угла не наехала. Шофер успел затормозить: «Эй, спятили вы, что ли?!» А мы и вправду спятили, любой на нашем месте спятит. Сначала схватили, потом отпустили. Поймали с вещественными доказательствами — и дуйте на все четыре стороны! Жмите, дуйте, двое оперных, опереточных, чокнутых, привет вам от милиции с поклоном!

Дуем что есть мочи через трамвайную линию, перед носом у трамвая.

Дуем сквозным через Пассаж, зигзагами сквозь прохожих.

Дуем через скверик, через заборы.

Дуем через бульвары, сшибая листья на ходу правым хуком и апперкотом (надо научиться, надо научиться бить как следует!). Сбил пару олеандров прямым с ходу!

Бежим, плюемся и смеемся. Не пятнадцать лет мне всегда дают, а пять. Пять лет тебе, говорят, можно дать, а не пятнадцать. Хотя на вид семнадцать. Не дают пятнадцати, а сейчас и вовсе не дадут. Чепуха — не давать мне те года, которые у меня имеются. Давайте не давайте — ничего ведь не изменится. Стану старый в старости и умру своей смертью. Валяйте мне не те года, — опля! хук, апперкот!

Помочились в море и помчались.

Сняли туфли и помчались босиком.

Пронеслись через базар (гляжу, случайно нет ли Шторы).

Бежим, несемся, дуем, мчимся, хотя никто за нами не гонится.

Опля!

14

Дома никого. Сообщили им из милиции или нет? Или опять они ищут меня по всему городу, старая музыка! Я расхаживал из одной комнаты в другую, поглядывал на свою роспись. Сообщили или не сообщили? А что, если меня действительно по ошибке выпустили, а родители, явившись в милицию, все испортят? Там сразу хватятся: покорнейше вас благодарим за исправленную оплошность… Родного сына по доброте душевной упекли в тюрьму! Вот до чего может довести родительская забота! Ну ладно, родителей я прощу за их необдуманные действия, а остальным я покажу. Мое произведение настолько прекрасное и значительное, что все остальное чепуха по сравнению с ним!

Насвистываю, размахиваю руками и вышагиваю.

Гадость, словно я на сцене! Неприятно, дурацкая артистичность! Особенно после кинокартины бывает: наглазеешься на киношного героя и начинаешь, как он, ходить и выпендриваться. А сам не замечаешь.

Я прошел на веранду, уже своей нормальной походочкой, без кретинства, и стал вылавливать из супа мясо. В дверях щелкнул ключ, и я отпрянул от кастрюльки. Вошла мама: на ней лица не было! Так и есть, меня ищут! Я приготовился выслушивать, а она последовала в свою комнату, держась рукой за голову.

Я за ней:

— А что я сделал… Я ничего не сделал… — Свинство, безусловно, повторять одно и то же всю жизнь.

Она молчала.

— Скверно, что опять у тебя голова болит! — сказал я сочувственно и глупо.

— Удивляюсь и поражаюсь, — сказала она и резко повернулась, — почему она у тебя не болит от звонков…

— Каких звонков?

— Всю ночь звонили!

— Как же мог я их слышать! (Значит, им звонили, сообщили!)

— Разве ты что-нибудь слышишь?

— Почему она все-таки должна у меня болеть?

— Пали из орудий, в литавры бей…

— Какие литавры?

— Мы с отцом глаз не сомкнули…

— А что я сделал? — вырвалось у меня. — Я ничего не сделал!

— Всю ночь с отцом звонили!

Куда они еще звонить могли, как не в милицию! Значит, они звонили, а не им звонили…

Она тяжело села на свою кровать. Половина пружин давно уже лопнула. Периодически их укрепляли бечевками, проволокой и лоскутками. Старенькое застиранное коротенькое одеяло съехало: торчали во все стороны разноцветные тряпочки и накрученная проволока. Мать провалилась глубоко в яму, уставилась на меня красными, заплаканными глазами с размазанной тушью. За маминой головой на стене толпились в тесноте, но не в обиде вырезанные из газет и журналов балерины, артисты и государственные деятели разных стран.

— Был человек — и нет человека… — вздохнула мать.

— Почему это меня нет, когда я здесь? — сказал я испуганно.

Мать завозилась, стараясь сесть удобней, и пружины застонали, заскрипели. Сколько раз меня заставляли накручивать проволоку, перевязывать бечевкой, чтобы как-то поддержать рассыпающуюся пружинную систему! Выглянул из-за нелепых маминых кудряшек красавец маршал…