Избранные

Слоан понимала, что настанет день и ей придется найти такую работу, которая бы не шла вразрез с ее личностью – пусть даже это будет работа, для которой не нужны ни опыт, ни соответствующая квалификация, иначе ей придется по кусочку продать себя миру, так, как это делали остальные Избранные. Она не осуждала их за это – ну, только если чуть-чуть, – но в глубине души понимала, что уж лучше она будет жить в гараже у своей мамы, чем пожертвует тем немногим, что осталось от ее частной жизни после того, как она стала знаменитой.

Слоан шла по широкому белому коридору крыла Современного искусства; по обеим сторонам тянулись галереи, пространство было светлым и открытым. Она поднялась на третий этаж, откуда всегда начинала свои визиты, в зал «Архитектуры и дизайна». Здесь было пусто. Обычно здесь всегда было пусто, даже если по всему остальному музею ходили толпы народа. Она прошла мимо стульев из витой проволоки, вазы, похожей на пролитое молоко, к эскизам проектов зданий Чикаго. Она села на ближайшую скамейку и уставилась на чертеж из «Плана Бернхэма» – нереализованного проекта городского планирования Чикаго.

В тот момент, когда ее брат Камерон решил присоединиться к борьбе против Темного, он учился на архитектора. Он умер во время одного из первых Сливов, в Миннеаполисе. Они даже поссорились из-за его решения отложить учебу, хотя ей тогда было всего двенадцать лет. «Ты не солдат, ты не можешь воевать, ты ботаник, тебя убьют!» Может быть, тогда у нее ненадолго приоткрылся дар предвидения.

После того как мама продала дом, Слоан забрала оттуда все вещи Камерона. Она так много раз рассматривала наброски в его записных книжках, что запомнила их все наизусть. Все, от детского рисунка собачьей будки до детального, тщательно прорисованного плана этажа дома своей мечты. Он хотел создавать такие дома, где всем было бы интересно и тепло. «Дома, где ты не чувствуешь себя, как дома», – однажды в шутку сказала она ему. Имея в виду их дом.

Камерону нравилось бывать здесь. И она приходила сюда, чтобы навестить его. Она не приезжала на место его гибели, не ехала в трущобы Иллинойса, где они провели свое детство, она приходила сюда.

Слоан редко задерживалась надолго, обычно на полчаса, и уходила бродить дальше, посмотреть, какие новые экспозиции появились в музее. Внизу проходила выставка фотографий больших буровых машин. Походив среди них пару минут, она попрощалась с Ребеккой, которая уже с самого утра выглядела так, как будто ей все надоело. Она повернула направо, направляясь к тропинке у озера, и сделала несколько кругов, прежде чем побежать на север, к дому Инес и Алби.

В ее глазах отражалась стальная синева озера. Было пасмурно, и над водой висел туман, размывая линию горизонта. Обычно пробежка длиной в десять с половиной километров занимала у нее около часа. Она проследовала мимо женщины в ярко-розовых леггинсах, выгуливающей пятнистую собаку, и небольшой группы велосипедистов. В сантиметрах от нее стремительно пронесся мужчина в коротких шортах.

Она смотрела, как волны Мичигана разбиваются о волнорезы, как на пляже для собак псы гоняются за теннисными мячиками, как, сжав кулаки, женщины в бейсболках занимаются спортивной ходьбой. Никто не обращал на нее никакого внимания, она была просто одной из тех, кто приходит в парк утром побегать и набраться энергии на целый день. Она свернула с тропинки, ведущей к озеру, и направилась к кофейне «Джава Джем», расположенной в том же доме, где жили Инес и Алби.

Она заказала кофе и, затаив дыхание, чтобы успокоиться, понесла его друзьям, в большую угловую двухкомнатную квартиру на втором этаже. На лестничной клетке лежал темно-зеленый коврик, вытертый посередине многочисленными посетителями. На стенах висели обои в фиолетово-красно-зеленый мелкий цветочек.

Когда Слоан показалась на лестничной площадке, Инес уже стояла у открытой двери, в очках и с уложенными на макушке волосами.

– Ты что-то рановато сегодня, – сказала она, схватив свой кофе с подноса и заходя в дом.

Слоан отхлебнула из оставшегося стакана, ее рот наполнился корицей.

– Теперь можно жить!

Инес попробовала кофе Слоан:

– Я не знаю, как ты вообще это пьешь? Тут же одно молоко!

Под кроссовками Слоан скрипел пол. Это был типичный пол в чикагских домах, из желтоватого дуба, и скрипел он всюду и везде, куда бы вы ни наступили. Дверь в комнату Алби была закрыта, дверь в комнату Инес тоже, только закрыты они были по-разному. Алби отгораживался таким образом от постороннего шума, Инес же закрывалась на засов, как банковское хранилище. Еще несколько лет назад, несмотря на то что это было незаконно, она ставила у входа растяжки, и Слоан не хватало смелости спросить, делает ли Инес так до сих пор. Она притворялась, что все в порядке, но Слоан видела и аккуратную батарею лекарств на туалетном столике подруги, и то, как она дергалась, реагируя на определенные жесты и звуки.

В доме было тепло и уютно, напротив телевизора стояло большое кресло-мешок в виде груши, на окнах вместо занавесок висели канадский и мексиканский флаги соответственно.