Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Вот ведь в чем дело: в Вашем сомнении. Вы то веруете, то нет. И когда веруете, Вам не нужны никакие оплоты, никакие доказательства, никакие идеи… А вот когда вера начинает шататься, как Вы начинаете убеждать всех! Как горячитесь, как выходите из себя, чтобы во что бы то ни стало, хоть на волос, убедить… самого себя. Это Вам-то, видевшему планету смешного человека, говорить о невозможности веры для образованных? Это Вам-то, так хорошо знающему, что все это не про то… не про то… Разве «смешной человек» был необразован? А вот увидел истину и уверовал…

Вы боитесь остаться один на один с внутренним царством – Царством Небесным. Вам нужна внешняя земная опора. Масса. Чувство локтя. А ведь личность, та самая «сильно развитая личность», о которой Вы так прекрасно говорили, развиваясь, проходит через пустыню, ту духовную пустыню, в которой нет ничего внешнего, и вся опора сосредоточивается внутри и только внутри. Есть часы, когда Вы боитесь Пустыни, Федор Михайлович, боитесь остаться наедине с Тем, кого любите больше всего на свете. Боитесь Ему довериться. Тому, Кто не имеет, где преклонить голову; Тому, Кто при всей благоговейной любви к храму сказал: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (Иоанн, 2:19).

Для христианина «всякое отечество – чужбина и всякая чужбина – отечество», – сказал Августин. Сын Человеческий очень любил свою земную родину, свой Иерусалим. Но небесную Он любил больше. И когда земная родина изменила Ему, Он ушел, – не для того, чтобы искать новую земную родину. «Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла» (Лука, 20:17). Но поначалу он лишний, лишний…

Есть в мире лишние, добавочные,
Не вписанные в окоем,
(Не числящиеся в ваших справочниках,
Им свалочная яма – дом).

Есть в мире Иовы, что Иову

Завидовали бы – когда б…

(М. Цветаева. Триптих «Поэт»)

Когда б то, что принадлежит им по праву, не было бы так велико. Их место на земле не первостепенное, не исключительное, а все в себя включающее, то самое место, с которого «слишком многим руки для объятья/ Ты раскинешь по концам креста» (Б. Пастернак. «Магдалина»).

И опять мы пришли к кресту. И, видно, никак нельзя обойти его. Очень страшно потерять последнюю опору вовне. Остаться ни с чем. С крестом. На кресте. Если даже Ему было страшно в Гефсиманскую ночь, то уж что говорить о нас?.. Как хорошо было что-нибудь придумать, чтобы избежать этого ужаса – одинокого противостояния всему внешнему, когда Дух, бесплотный Дух – один против всего плотного, тяжелого, сцепившегося в массу мира. Неужели нельзя что-нибудь придумать, чтобы избежать этого?! Может быть, можно укрыться в народе? Нет ли у народа нашего неких гарантий, что он не погибнет? Нельзя ли его как-нибудь оградить от гибели? Ну, пусть он даже грешен, но, может, ему ангел с неба за какие-то особые заслуги луковку протянул… И пусть за луковку эту не хватаются другие народы. Не вам ведь!

Даже если в идее этой своя правда, даже если заслуги (луковка) не их, а наши, а грехи – их, чужих; даже если это было бы так, то кто мы – христиане или та злющая старуха из Грушенькиной легенды?

Кто лучше, кто хуже? Кто из народов самый избранный, кто самый отверженный?.. Хорошо бы предоставить решать это Богу, а не нам, людям. У нас есть свои и чужие. И мы склонны в своем глазу бревна не замечать, а в чужом соломинку видеть.

Спасительные идеи… Похоже, что их нет и придумать ничего нельзя. Остается то, что не придумано, то, что есть: грех и страдание. Теоретик Раскольников, грешник Раскольников изо всех сил сопротивлялся Соне (как и душе своей собственной) и не хотел каяться. Как ему хотелось, чтобы осталась хоть капля его исключительности, особого права сверхчеловека! Или он сверхчеловек и тогда «право имеет», и можно еще жить, а не идти в каторгу, или… или – крест. И нет другого выбора.

А не осталось ли в Вашем изболевшемся сердце, в Вашей измученной душе, Федор Михайлович, одного маленького атома этой веры в сверхчеловека, которую Вы так яростно убиваете?.. Если не в сверхчеловека, то в сверхнарод… Не все ли равно? Какой-то атом сопротивления Христу… Соблазн не принять креста, несмотря на все слова, ибо крест – это полнота смирения, полный отказ от опоры на что-либо внешнее, полная отдача себя Богу – который не ведом уму, но ведом сердцу…

Пока есть на земле страдание, нет другого пути, как принять страдание. Бог страдает с каждым страждущим. И только сораспявшись Ему, можно воскреснуть с Ним к жизни вечной. Но пока в нас есть грех, он, грех, не хочет, чтобы его убивали. Он изворачивается. Он говорит: его, их распните, а меня оставьте. Я жить должен, я особенный.

Бог принимает крест.

Грех его отбрасывает.

А для нас перекресток выбора: с Богом? Или с грехом?