Избранные и прекрасные

«Главной любимицей – среди кого?» – следовало спросить мне, но я так и не спросила.

Она умерла меньше чем через год после возвращения, и на ее похоронах я стояла между ее родителями. Похороны были мрачными, пресвитерианскими, тогда я первый раз появилась в светском обществе Луисвилла. Свинцово-серые небеса разверзлись дождем, под которым миссис Бейкер крепко сжимала мою руку в своих, а поля ее черной шляпы с перьями обвисли по обе стороны ее непроницаемого лица.

Облегчение при виде единственной дочери, вернувшейся домой из дальних стран, выкристаллизовалось в отчаяние, когда Элайза заболела, а теперь, когда ее не стало, что-то разбилось вдребезги у миссис Бейкер внутри. Но она держалась, пока могла, а потом умерла, убитая горем оттого, что так и не сумела придать мне хоть сколько-нибудь заметное сходство с Элайзой.

Судья стоял у могилы миссис Бейкер еще несколько часов после того, как закончились похороны, а я тем временем сидела в машине. Я видела его фигуру, похожую на надгробие на холме, и, лишь когда тени удлинились и сгустились, он наконец сел в машину и мы отправились домой.

«Какие надломленные, хрупкие люди», – думала я, украдкой изучая его краем глаза, и обещала себе, что ни за что не сдамся так легко.

Казалось, Элайза своей изящной худой рукой привела в движение выстроенный ряд костяшек домино. Анабет Бейкер, коридорный призрак с синяками на шее и ртом, искаженным гневом и отчаянием, говорила, что цепь бедствий тянется с давних времен, и я решила быть благодарной недавним поколениям Бейкеров хотя бы за то, что они не умирали от разбитых сердец, душевных ран и плеврита.

Когда не стало миссис Бейкер, мне позволили посещать старшие классы местной школы, и это было облегчение после гнетущей боли в атмосфере дома, где я жила. Всякий раз, возвращаясь в безмолвный дом, который впитывал звуки и воздух как губка, я понимала, что надо схватить сумку и поспешить в гости к кому-нибудь из подруг.

Наконец-то у меня появились подруги, и это была заслуга Дэйзи, хоть и невольная. Еще в день нашего знакомства я догадалась, что говорить ей так же необходимо, как другим людям – есть или дышать. В какой-то момент она сообразила: что именно она говорит, совсем неважно, и ее речь стала мешаниной модных острот, несуразиц, восторженных и бессмысленных восклицаний. Потоком своих слов она могла бы утопить какой-нибудь расположенный в дельте город, и этот поток захлестнул меня, подхватил волнами прилива, как сломанные цветы, и понес так ловко, что ее подругам казалось, будто я всегда была рядом.

Я оказалась младшей из девочек в компании, любимицей, малышкой. Когда мы позировали для фотографов из светской хроники, по крайней мере пока эти фотографы не ушли на войну, меня ставили вперед, клали ладони мне на плечи или обнимали меня за талию. Старшие девочки ворковали надо мной, убеждая всегда оставаться такой же маленькой и милой.

Я широко улыбалась, показывая белые острые зубки, научилась смеяться, подражая звону высоких бокалов с шампанским, но даже тогда милой становиться не желала. В Элайзе Бейкер милоты и сладости было больше, чем в засахаренном миндале, – ну и что ей это дало? Дэйзи при всей ее прелести никогда не была милой, хотя искрилась так ярко, что легко было счесть ее милашкой. Приписать Дэйзи самые разные свойства не составляло труда.

Хэлен Арчер тоже никогда не стремилась быть милой, вот почему я в итоге оказалась в глубине чулана вместе с ней – на проводах Ботли летом 1917 года. Двое парней из семьи Ботли уходили на войну, и весь цвет Луисвилла явился проводить их. И они ушли, Томас и Сэнди, а вернулся один только Томас. Спустя несколько лет я встретила его в Нью-Йорке и сразу поняла: кем бы ни был тот, кто вернулся с лицом Томаса, это не он. Мне пришло в голову, что на его месте должен быть Сэнди, и я перешла на другую сторону улицы, чтобы избежать неловкости, когда он поймет, что я все знаю.

Но в тот июльский день мальчишек Ботли было еще двое, и они смотрелись щеголями в формах с офицерскими нашивками. Девчонки с ума по ним сходили, и они, похоже, сами слегка спятили и ускользали за раздевалку у бассейна с каждой девчонкой, которая соглашалась, пока взрослые притворялись, будто ничего не видят.

Любопытствуя, я прогулялась за раздевалку с Томасом, который был старше, добрее и серьезнее Сэнди. С ним, бравым, с волосами как светлое золото, целоваться было приятно, эти поцелуи будоражили, хотя скорее из-за привкуса его нервной боязни оттого, что его посылают за океан, чем из-за его привлекательности. Вместе с поцелуями я забрала у него часть страха, и мне почудилась в нем приятная горчинка, как в темном шоколаде или в хорошем чае. Это было интересно, но я так и не пристрастилась к горестям, поэтому, когда он просунул руку под мое сиреневое платье, я оттолкнула его и убежала в дом.