Избранные киносценарии 1949—1950 гг.

— Экая скверная баба, — шепчет Дмитрий Петрович, снимая пальто в передней. Он входит в столовую в тот момент, когда Серафима Васильевна вынимает из шкатулки старинную брошь. Услышав его шаги, Серафима Васильевна захлопывает шкатулку и зажимает брошь в руке.

Д м и т р и й  П е т р о в и ч. Дайте-ка сюда!

Он подходит и, насильно разжав руку Серафимы Васильевны, опускает брошь в шкатулку.

— Как вам не стыдно?

Он вынимает деньги и кладет их на стол.

Серафима Васильевна сидит за столом, и слезы ручьем катятся по ее лицу.

— Я не могу больше брать у вас. Я даже не знаю, когда мы расплатимся.

Д м и т р и й  П е т р о в и ч. Это все чепуха. У Ивана большая судьба. Я в это верю. Нужно потерпеть, Сима.

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а. Я верю, но мне все-таки трудно. И меня особенно мучает, что мы здесь у вас. Вам нужно свою семью заводить, а не с нами возиться. Ведь вы уже профессор…

Д м и т р и й  П е т р о в и ч. Да, да. Ординарный профессор химии. Ор-ди-нар-ный!

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а. Перестаньте, Дмитрий.

Д м и т р и й  П е т р о в и ч. Я ведь без горечи. Я, действительно, только спутник. Спутник большой планеты — Менделеева. А вот Иван — он сам планета. Понимаете? И вы с ним пойдете до конца. И вот за это вам спасибо.

Он наклоняется и целует ей руку.

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а. Вы как-то всегда во-время, Митя.

И снова операционная. Павлов оперирует. Склоненное над столом лицо Павлова. Вздулись вены на висках. Капельки пота на лбу…

Бьют часы. Старинные часы-шкаф. Густой, тяжелый звон гулко раздается в вестибюле института. В углу, в полумраке, сидит на диване Серафима Васильевна в пальто и шляпе. Перед ней дверь в операционную. Матовые стекла. Тени людей за ними. На скамейке подальше — Никодим. Перед ним ящик, наполненный «рюхами» и «битами» — нехитрым инвентарем игры в городки. Никодим обстругивает ножом городки. Примеряет их по руке.

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а. Долго еще, Никодим Васильевич?

Н и к о д и м. Без малого четыре часа операция идет. И ведь который раз? Счет потеряли…

Поглядев на взволнованное лицо Серафимы Васильевны, добавляет:

— А вы вот почитайте пока.

Сняв с часов затрепанную книжку, он протягивает ей. «Графиня-нищая или торжество справедливости» — значится на обложке книги.

Чуть улыбнувшись, Серафима Васильевна перелистывает книгу.

Медленно, равномерно движется маятник часов. Невидимые в своем движении, опускаются вниз тяжелые медные гири. Бьют часы. Неподвижно сидит Серафима Васильевна, и только широко раскрытые глаза да стиснутые руки выдают ее волнение.

И вот открываются, наконец, двери операционной. Медленно, чуть пошатываясь, выходит оттуда Павлов. У него усталое, изможденное лицо, устремленный в одну точку взгляд. Видно, что мысли витают где-то далеко-далеко. Останавливается, прислонясь к косяку двери.

Серафима Васильевна, вскочив, замирает в ожидании. Неужели опять провал? Мрачное лицо Никодима. Он молча идет в операционную.

И вдруг улыбка сверкает на липе Павлова.

— А говорили — не выйдет! — гремит он, подняв вверх кулаки. И только тут понимает, что перед ним стоит Серафима Васильевна.

— Это ты, Сима? А говорили — не выйдет!

Прижав к себе Серафиму Васильевну, он вальсирует с ней по коридору.

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а. Я ведь молилась, Ваня, стыдно сказать, о здравии собаки.

П а в л о в (весело усмехнувшись). Не без божьей помощи, значит.

В дверях операционной показывается Никодим, везущий на столе оперированную собаку. Сзади усталые, но сияющие Званцев и Забелин.

П а в л о в (Никодиму). Смотри мне, чтоб выходил. Чтоб она бегала! Чтоб прыгала!

Н и к о д и м. Не первый год в науке.

П а в л о в (Званцеву). А говорили — не выйдет! Ну, что, господа?!

И, увидев ящик с городками, он хватает «биту», прицеливается…

Павлов во дворе Института. Сияющий Павлов с развевающейся по ветру бородой.

— Ставьте паровоз! — командует он.

Званцев выставляет в отдалении городошную фигуру.

П а в л о в. Анатомы не верят?! Ставьте колодец!

Званцев выставляет следующую фигуру.

П а в л о в (поплевав на левую руку). А мы им фигу-с!

И снова гудящая палица сносит всю фигуру. Званцев даже подпрыгивает, спасаясь от взвившейся вверх чурки.

И, точно продолжая настроение этой сцены, гремит оркестр. Что-то оглушительное и веселое орут трубы.

Но невеселы люди в серых шинелях, шагающие по мостовой. Молча провожает их глазами публика, толпящаяся на тротуарах.

Никодим в форме рядового идет по Невскому. Вот он останавливается и, вытянувшись, козыряет офицеру. В левой опущенной руке какой-то большой пакет.

Проезжает коляска. Проходит дама с кривоногой таксой, ковыляет на костылях георгиевский кавалер.

Идет Никодим. Снова козыряет. Глухо, уже удаляясь, звучит оркестр. Виден хвост уходящей пехотной колонны.

На углу кричат газетчики:

— Сражение в Маньчжурии!

— Последние новости с театра военных действий.

Хмурые и задумчивые лица прохожих провожают уходящую колонну. Надрываются газетчики.