Дружок, будь весел и не забывай меня!
Нигде жука не видно.
А куда ушел?
Впряженный в колесницу Зевса, молнии
Влачит.
Бедняга! Чем же он прокормится?
Сыт будет Ганимедовой амвросией.
А как мне вниз спуститься?
Не робей! Вот здесь
Сойдешь, с самой богиней рядом.
Милые!
Сюда за мной скорей идите! Многие
Вас ждут, желаньем налитые сладостным.
Так иди же с весельем на радость! А мы отдадим на хранение слугам
223Здесь воришек не счесть. Так и шарят, чего б утащить им и чем поживиться.
В оба глаза добро караульте! А мы обратимся к собравшимся с речью,
Скажем зрителям все, что пришло нам на ум, и пройдемся дорогами мыслей.
Надзиратели палкой должны б были бить комедийных поэтов, что смеют,
Выходя, пред театром себя восхвалять в анапестах и хвастать бесстыдно.
Но когда справедливо, о Зевсова дочь, превосходного славить поэта,
Кто соперников всех в комедийной игре одолел, став любимцем народа,
То тогда наш учитель высокой хвалы и славнейшей награды достоин.
Из поэтов один он противников всех уничтожил, кропателей жалких,
Кто над хламом тряпичным смеяться привык, кто со вшами отважно воюет,
Он с бесчестием выкинул их, от беды он избавил рабов горемычных,
Суетящихся, строящих плутни везде, а в конце избиваемых палкой.
Чтобы раб-сотоварищ их мог поддразнить, над побоями зло насмехаясь:
«Ах, бедняк, это кто ж изукрасил тебя? Или с тылу с великою ратью
На тебя навалилась треххвостка? Иль ты к лесорубам попал в переделку?»
Вот такую-то рухлядь и пакостный вздор, болтовню балаганную эту
Уничтожил поэт, он искусство свое возвеличил до неба, как башню
Из возвышенных мыслей, из важных речей, из тончайших, но гаерских шуток
Но с Геракловым мужеством в гневной душе он восстал на великих и сильных,
Перебрел чрез ужасный, кожевенный смрад, через злости вонючей угроз;
И без трепета с первых шагов поднялся на чудовище с пастью клыкастой,
На зверюгу. Страшней, чем у Кинны, глаза у него, словно плошки, пылали,
А вокруг головы его лижущих сто языков, сто льстецов извивались.
Его голос ревет, как в горах водопад, громыхающий, гибель несущий.
Он вонюч, словно морж, и задаст, как верблюд, как немытая Ламия, грязен.
Я взглянул на него, не дрожа, не страшась, я вступил с ним в смертельную битву.
Чтобы вы благодарными были сейчас, чтобы помнили старую дружбу.
Я и в прежние годы, в счастливые дни, никогда по палестрам не шлялся,
Угощая красивеньких мальчиков. Нет, я домой убежать торопился.
Редко скучен бывал я, забавен всегда, угодить постоянно стараясь.
Потому-то должны вы друзьями мне быть,
Старики и мужчины и мальчики все,
А вдвойне и особо плешивых прошу
Посодействовать мне и в победе помочь.
А когда победить мне удастся сейчас,
На пирах, на попойках кричать будут все:
И сластей, и орехов! Не жаль ничего
Для него, кто храбрее и доблестней всех,
Для поэта с блистательной плешью!»
Муза, забудь про войну,
К дружку своему подойди,
Пропляши со мною!
Воспой ныне
Свадьбы богов, пиры героев,
Игры блаженных прославь!
Если же Каркин подойдет,
Будет молить поплясать с его сынами,
Не поддавайся, не верь,
Льстивых не слушай просьб!
Все они — помни твердо —
Пигалицы, плясуны-головастики,
Сам их родитель признался, что с муками
Им порожденную драму
Утащила кошка.
Пышноволосых Харит
Заветные песенки пусть
Песенник искусный
Ласточка лепит гнездо,
И Морсим не водит хоров,
И Мелантий молчит.
226Слыхал яМерзостный голос, визжащий.
В хоре трагическом шел
Он и почтенный братец,
Оба с Горгоньим зубом,
Лакомки, гарпии, жрущие камбалу,
В рожу плюнь им густою блевотиной,
Муза-богиня! Со мною
В пляс пустись веселый!
Не шутка с неба прямиком сойти сюда!
Малюсенькими сверху вы казались мне.
Эй, люди, с неба поглядеть — ничтожны вы,
А снизу глядя — во сто крат ничтожнее.
Мой господин, вернулся?
Говорят, что да.
А что с тобою было?
Ноги долгий путь
Перестрадали.
Расскажи нам!
Что сказать?