Избранные. Космохоррор

Довольно. Пора освобождаться от объятий синтетического одеяла. Нежиться будем через пару дней. По возвращению. А на повестке — гигиена, упражнения, душ, работа, завтрак. И ещё кое-что. И я уже знаю, какие пункты из списка сегодня выпадают.

Что я ещё не упомянул? Ах, да. Я в космосе.

По понятным причинам полную тренировку я провести не могу. Минимум движений, до первого пота — и в душ.

Мне нравятся транспортники. Они уютнее новомодных исследовательских кораблей. В них есть комнаты, отсеки, переходы между отделениями. Мне нравятся повороты в моём домике, нравится выходить из-за угла, смены ракурса. Сейчас всех отправляют в огромных одиночных отсеках. Уютно — как мятой горошине в стальной кастрюле. В этих огромных бочках есть всё, кроме возможности уйти от себя. Чем не путь к безумию? Но это не моя история.

Мой Борт — ретроград. Всё по-старинке. Многокомнатная квартирка с переходами и задним двором. Животных нет — есть оранжерея. Понятное дело — не для меня эстетику делали — контрольные образцы путешествуют, но тем не менее.

Коридоры, переходы… Они и приготовили для меня этот непростой сюрприз. Что именно пошло не так? Вариантов много, я могу набрать две-три дюжины причин даже не прибегая к помощи бортового аналитика. Могу оставить из них несколько наиболее вероятных. Споры, семена, вирус, флора-фауна обдурившие проходную систему контроля на одной из остановок? Какая разница, мы зашли далеко из без понимания причин.

Мыться тоже неудобно. Я ещё не упомянул о моей руке? Скоро расскажу.

Работа — четыре часа: обход, пробы, показатели, корректировка (по необходимости), формирование отчётов и последующая отправка. Возможны плановые вариации, плюс — два непременных (с инструкциями не спорят!) перерыва — местоположение обязывает.

Это по плану. По факту всё сводится к последним пунктам — только отчёты. Я не спорю с инструкцией, я её игнорирую. Данные покидают Борт в том виде, который я придал им на скорую руку. Достоверность меня сейчас мало волнует.

Теперь главное. Ладони потеют, меня ждут повороты и коридоры. Два раза налево от операторской и прямо к эко-ферме. Рядом с выходом вентиляции — меня ждут. Рядом с щитком. Прямо на стене. За углом, за поворотом.

Не знаю почему, но, приближаясь, я стараюсь не дышать носом. Запаха нет, но это, скорее всего, интуитивное. Словно прижался в лифте к незнакомому старику или зашел в комнату умирающего человека. Задерживаешь дыхание, отводишь взгляд и вдыхаешь уже через слегка приоткрытый рот. Неглубокими вздохами, конечно.

Он не выглядит болезненным. Он выглядит как болезнь. Лоснящаяся, мускулистая, свежайшая раковая опухоль. Вывернутая наизнанку гигантская папиллома, размером с сейшельскую черепаху. Прилипший к стене снежный ком цвета кожного кандидоза, разбухший и покрытый просвечивающейся под полупрозрачной пленкой варикозной сетью чёрных подрагивающих нитей.

Будете смеяться, но я назвал это Пассажиром. Нет, это не имя, и я не собираюсь с ним разговаривать. Первые дни это было «оно». Потом, когда изменения в размерах и внутренние шевеления стали более чем заметны, я его назвал. Почему бы и нет? Забавно ведь. Заяц на борту, хе-хе.

Расстёгиваю комбинезон до пояса, скидываю его со спины, как гигантский капюшон. Руки начинает мелко трясти, и стаскивать футболку уже нет ни желания, ни возможности.

Опускаюсь на треснувший хрусталь коленей. Упираюсь левой рукой в стену, чтобы не рухнуть на пол раньше времени или — не дай бог — не свалиться на Него. Сжимаю и разжимаю кулак — правая уже ноет и немеет, ранки, покрывающие руку от запястья до локтя, начинают призывно саднить. Они причмокивают, как маленькие ротики. Они хотят кушать, Он хочет кушать — какая разница? Я уже не держусь за ситуацию — кладу руку на всколыхнувшуюся поверхность перламутровой туши, вздувшейся на пластике стены.

За секунду до прикосновения я вижу маленькие усики, нет — скорее хоботки, которые выныривают из-под блестящей поверхности и впиваются в мою руку. Они втягиваются внутрь ранок, прижимают её к себе. Сейчас они внутри. Они неспокойны — я чувствую. Перебирают мышечные волокна, артерии, вены, прокладывают свой путь среди них. Внутри меня. Руку не оторвать; пока Он не наестся — я часть его. Но и неправдой будет сказать, что я не желаю этого. Это чувство появилось почти сразу, на второй или третьей кормежке — моё тело ноет, я весь — как уставшая материнская грудь, питающая ненасытное чадо. Ещё, ещё — оно голодно, теплые и приятные волны — я отдаю всё больше и больше, но ребёнок не наедается. Я не застану момент, когда он будет сыт — мысли путаются в клубок колючих нитей, приторное тепло заливает бездну носоглотки и закипает под моими глазами. Скорее всего Он меня отпускает. Или бросает. Или ласкает… Или..