Избранные Луной (СИ)

— А белая волчица – это плохо? — уточнил я. Нам о них мало рассказывали, было известно лишь то, что они почти вымерли и рождаются крайне редко.

— Это большая удача и новые возможности, Оуэн. — улыбнулся Эрнандо. — Ну чего ты раскис, племянничек? Беспокоишься о девчонке? Я тоже беспокоюсь, может, побольше твоего. Не веришь? Зря. Но у нас с тобой еще полно времени и если все верно сделать...

— Как сделать верно, дядя? Если я буду любить ее, а она меня. — чувствуя, как краснеют уши, все же сумел выговорить я. — Она пострадает… Но я не могу заставить себя…

— Не любить ее? — подсказал он мне, подмигнув. — Ох уж эта молодость. Я в свои десять лет был по уши влюблен в нашу экономку и не мог смириться с тем, что она смотрит на меня, как на ребенка. Ты бы знал, как я страдал от неразделенной любви, Оуэн. — он замолчал, а затем добавил. — А с твоей небольшой проблемкой... что бы такого придумать, а? Зависит от того на что ты сам готов пойти, ради девочки…

— На все.

— Похвально, парень. Похвально. Сложно так сразу что-то придумать, ведь мне хочется помочь тебе. Очень хочется. Но как же нам быть… Как быть… Слушай, а что если постараться сделать так, чтобы девочка сама не влюбилась в тебя? Она же, в отличие от тебя, не ощущает свою истинность. Оттолкни ее и сможешь держать ее какое-то время подальше от себя.

— А как заставить девочку не влюбляться в тебя? — спросил я.

— Ну, — усмехнулся оборотень, — Я точно знаю, как можно заставить женщину себя возненавидеть. Знаешь как говорят, от любви до ненависти один шаг.

Заставить Дженни себя возненавидеть и оттолкнуть, — повторил про себя, проглатывая горечь произнесенных слов. Волк внутри негодующе зарычал и стал сопротивляться. Ему не нравилась идея с самого первого дня. Но если только так я смогу ее уберечь… уберечь от самого себя, пока не вырасту и не найду ее волчицу.

— Оуэн, — вывел меня из размышлений Эрнандо, — У нас же в силе договор, что мы не рассказываем ничего твоим родителям? Иначе они перестанут мне доверять, и мы не сможем ни тренироваться вместе, ни куда-то выезжать. Ты же не хочешь подвести своего дядю?

— Конечно, нет. Обещаю ничего не рассказывать родителям.

— Слово волка? — хмыкнул мой родственник.

— Слово волка. — повторил за ним.

Закрываю глаза. Открываю. И вот я снова стою в комнате Дженни. Я не знаю, зачем я здесь и что собираюсь сделать, но мне крайне важно заполнить легкие ее запахом, вобрать в себя столько, сколько смогу – потому как вскоре все изменится.

Мы вернулись с дядей где-то полчаса назад, и Мэйс тут же выбежал к нам, информируя, что дома только отец, а мама уехала куда-то с сестрами.

— Поиграем? — оживленно скакал вокруг меня младший брат. — А куда вы ездили? Мама собирается отругать дядю, но это секрет. — шепнул он, когда мы оказались в гостиной, и Эрнандо удалился к себе, — И еще от тебя странно пахнет.

— Я занят. — сухо отвечал ему я. — Мы ездили по взрослым делам. Промой свой нос, раз мерещатся странные запахи.

— Я тоже взрослый. И ничего мне не мерещится. — насупился Мэйс, но затем с новой надеждой в голосе предложил, — Давай поиграем в приставку, пока мамы нет? В ту новую игру, которую нам папа купил.

— Позже. — строго пересек очередную попытку, и, оставив брата расстроено падать головой на диван, спешно преодолел лестницу и направился к комнате Дженни.

Зашел. Закрылся изнутри. И застыл.

Заставь ее себя возненавидеть - гудело в голове мое личное проклятье.

Зверь недовольно скалился, рычал и протестовал против этой мысли. Я пытался втолковать ему, что мы сделаем это ради нее самой, но он не желал слушать, не желал понимать. Бунтовал. Открыто выступал против, нападал, царапал, стремился вырваться и растоптать саму сущность раздражающего плана.

Обливаясь потом, я сражался с ним и пытался приструнить, но, по сути, я сражался с самим собой.

Тогда я казался себе взрослым, но был всего лишь двенадцатилетним ребёнком. Ребёнком, никак не желающим отталкивать девочку, чье присутствие порождало в сердце чувство умиротворения и безграничного тепла.

Никогда в жизни я не плакал. Даже в самом раннем детстве, падая и расшибая в кровь колени, я стойко держался и не издавал ни единого звука, в отличие от лишенного стеснения громко афишировать свои страдания младшего брата.

На мне всегда лежала печать старшинства и ответственности – быть хорошим примером своим младшим братьям и сестрам, и стать достойным сыном для своего альфы-отца и матери. Однажды самому заслужить уважаемый статус вожака и не посрамить фамилию рода.

Сильные альфы - не могут быть слабыми.

У них нет права на слабость.

У меня не было этого права.

Но первый раз в жизни из моих глаз текли слёзы, когда я крошил в руках самую первую машинку, которую подарил Дженни.

Я разрушал не Мустанг 1968 – вовсе нет. Не ему я отрывал хромированные дверцы - я калечил себя и разбивал свои детские мечты.

Одна за другой они становились грудой мусора под ногами, рассыпались искореженными частями – наглядно изображая то, что творилось у меня внутри.