<…> У меня были разные проекты, один смелее, другой скромнее, в одном главную роль играли уроки русского языка и Священной истории, которые я по вечерам даю теперь моим ребятам, в другом – интересы службы государственной, в третьем – экономия ближайшая, была, между прочим, и мысль ехать в Ливадию1
, получивши от Каткова хоть 200 рубл<ей>, а там будь что будет! Но Богу угодно было расположить все иначе и к лучшему; на мысли о Козельске2 я ни разу не останавливался. Случилось так, что Марья Владимировна и Екатерина Васильевна3 собрались в Оптину, а я был занят, остался и написал о. Амвросию о моих проектах. Он все эти Ливадии и т. п. сразу отсек духовным мечом своим и сказал: «И без того его вызовут на службу, когда придет время. Пусть едет сюда, в Козельск».Это духовное приказание было для меня совершенным сюрпризом; о. Амвросий вообще очень мягок и осторожен со мной. И это решительное слово его ужасно обрадовало меня и доказало мне, что он полагается больше прежнего на мою веру. С души как камень спал, и хотя унывать я не унывал ни минуты все это время, но тихая буря сердца и напряжение ума то для решения отвлеченных вопросов, то по поводу ближайших житейских забот были так постоянно велики, а вера в звезду свою земную так мала, что это решение, не исшедшее от разума глупого (то есть не моего, который еще лучше других, по милости Божией, но глупого разума вообще), а истекшее из сердечного движения мудрого старца, до невероятности обрадовало меня своею неожиданностью.
Барышни мои тоже очень рады, Варя тоже рада ехать с нами в город! Для нее ведь Козельск – Петербург! И слава богу! Вот мои новости. Это главное.
А об другом напишу в другой раз. Хотя Вы и зовете все это юродством, но у меня есть свое упрямство, как Вы знаете, и я, вопреки Вам, уверен, что Вы если не сердцем, то умом почитаете все это так, как следует, и мне не страшно писать Вам так просто и доверчиво. Только советую Вам, с другими говоря обо мне, в эти подробности не входить; Вы знаете, что я не только не стыжусь моих чувств и убеждений, но, может быть, слишком резко говорю иногда о них. Однако теперь я ищу места, а русское общество впало в такую пошлость, что всякую независимость этого готово считать душевной болезнью, и потому, пока я не получу места или раз навсегда от всяких мест не откажусь, не надо посторонним лицам доверять без нужды то, что я доверяю Вам как другу, как художнику и русскому человеку (что же за русский человек, который хотя бы умом, если не верой, православие не чтит?). <…>
Публикуется по копии (ЦГАЛИ).
1
2
3
102. Графу H. П. Игнатьеву
Милостивый государь Граф Николай Павлович,
Я не без основательной причины замедлил выразить Вашему сиятельству ту признательность и искреннюю радость, которую пробудил во мне Ваш радушный ответ на мое, как Вы говорите, «оригинальное» письмо. Я и не подозревал, что оно оригинально, но теперь, обдумавши, я вполне согласен с этим названием; да! в наше печальное время откровенность, искренность и теплота, конечно, оригинальны.