Избранные письма. 1854-1891

Слушайте: за Оптиной оградой есть большой каменный двухэтажный дом, просторный, теплый, удобный, одним фасадом он обращен на те «широкие поля» с рощицами, строениями и овражками, о которых я упоминал в первой статье в «Гражданине» (читали?), другим на монастырский лес и небольшой сад; он принадлежит к этому дому и даже зимой красив и романтичен. Этот дом я нанял у монастыря за 400 р(ублей) с(еребром) (33 с копейками с дровами (без счета), с водой и даже с молоком со скотного двора). Я отделал его заново по своему вкусу, очень недорого, и всем нравится. Старая мебель материнская (которую перевезли после продажи моего бедного Кудинова к одному знакомому помещику в 15 верстах от Оптиной), привезена теперь ко мне опять и починена; портреты родных, большей частью умерших развешены и расставлены хорошо; кабинет особо (с видом на поля), спальня большая особо и т. д. Зала большая внизу, есть комнаты и для гостей; и я, хотя и опять совсем больной, счастливее теперь и покойнее многих здоровых. Правда, у меня открылись на ногах опять раны и кашель не дает спокойно спать; я не могу ни в церковь ходить, ни к духовнику в скит съездить (он тоже уже около 20 лет зимой из кельи не выходит и почти все лежит), все это так, но я до того уже привык к болезням моим, что их (кроме некоторых слишком тяжких дней) и страданиями почти не считаю. Чтобы у меня что-нибудь и где-нибудь не болело хоть один день — этого я давно уже не помню, а в особенности с 84 года. Но в этом-то и видно милосердие Божие: не болей я беспрестанно, я бы по живости моего ума и легкости моего характера забывал бы слишком часто о том, «что едино есть на потребу»; а с другой стороны, если бы при этих неизлечимых и все возрастающих недугах, при этом почти всечасном ожидании последнего расчета с жизнью, я был бы по-прежнему озабочен, необеспечен, связан службою и т. д., то это было бы нестерпимо и ужасно.

Но я обеспечен (по здешнему месту), и с избытком, я свободен, я теперь имею все то, что мне привычно и дорого, — монастырь близко, дома жизнь вроде помещичьей, всенощные служат и часы читают в доме, монахи посещают, родина (Калужская губ.), летом природа прекрасная, лес, река, луга большие, вещи родовые кое-какие, а с ними и воспоминания… и, наконец, возможность писать, что хочу (или почти что хочу), в «Гражданине». Можно бы здесь повторить известную поговорку: «Умирать не надо!» Но я скажу совсем другое: как хорошо готовиться к смерти (более или менее все-таки близкой) при такой обеспеченности, при такой независимости, в такой обстановке… «Благослови душе моя, Господи, и не забывай всех воздаяний Его!»

Верьте, что редкий час я не повторяю себе этого, верьте и читайте между строчками!

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

164. А. А. АЛЕКСАНДРОВУ. 9 ноября 1887 г., Оптина Пустынь

(…) Спешу Вас уведомить, что в Петербурге люди очень надежные и влиятельные взялись хлопотать о 600 руб (лях) Вашей стипендии. Я надеюсь на успех. Только уж если готовиться на кафедру русской литературы, то еще раз повторяю, надо внести что-нибудь новое в критику Вашу. То есть надо с себя хотя бы на время свергнуть иго гоголевской школы, от которой и Лев Толстой освободиться не мог, по крайней мере — в отношении формы и языка. С этой стороны его первые произведения, например, громко читать несносно! Я здесь, в Оптиной, хотел Александру и Варе прочесть громко «Поликушку», например, — и не мог. До того наворочено подробностей и все в этом слишком известном у нас роде. Постарайтесь достать «Лукрецию Флориани» Жорж Санда (1848 или 1849 года) в переводе Кронеберга[520]. Вот высокая простота рассказа! Вот поэзия! Хотя, конечно, и совсем не христианская, но ведь и Венера Милосская не была иконой Богоматери, однако прекрасна.

Чтобы «выжить» из себя «вчерашнее», на котором мы все выросли, надо углубляться во все то, что на него не похоже. В этом смысле хороши и Жорж Санд, и Байрон, и жития Святых, и народные песни, и С. Т. Аксаков (сравните простои и здоровый его рассказ о детстве с ломаным и все-таки довольно бесцветным хваленым произведением Толстого «Детство и отрочество»). Даже сам же Толстой в своих последних народных рассказах может служить пособием против влияния «шершавой» формы и кропотливого духа «Записок охотника» Тургенева или самого Толстого «Военных рассказов», «Поликушки» и т. д. Даже «Смерть Ивана Ильича» лучше всего этого. Тут есть почти только то, что нужно, хотя содержанию невозможно сочувствовать, потому что бывает и в наше время совсем другая смерть, с иными чувствами, христианскими.

Впрочем, я об этом Вам 20 раз говорил! Сами знаете. (Л. Толстого надо ценить как творца «Войны и мира» и «Анны Карениной», все остальное — приготовление к ним.) (…)

Впервые опубликовано в журнале: «Богословский вестник». 1914. Апрель. С. 771–773.

165. Я. А. ДЕНИСОВУ 8–9 ноября 1887 г., Оптина Пустынь [521]