Избранные письма. Том 1

112. К. С. Станиславскому[579]

Май 1902 г. Москва

Дорогой Константин Сергеевич!

Пишу Вам потому, что боюсь, не будет времени поговорить. Все это время я со всей силой моей нервности вдумываюсь в будущее нашего театра. К сожалению, мы с Вами так мало теперь говорим! С Вами-то мне бы и делиться всеми моими мыслями, а между тем приходится иногда делиться с другими…

Я очень много не только передумал, но и пережил за эти две-три недели. Давно я не отдавал столько сил на проникновенность в будущее, сколько теперь. И это тем более требовалось от меня, что я чувствовал охватывающее всех легкомыслие, в то время, как мне лично многое рисуется в мрачном свете.

И потому к тому, что я напишу Вам сейчас, прошу Вас отнестись очень вдумчиво. Вы за четыре года узнали меня, конечно: что когда я отношусь к вопросу глубоко, серьезно и энергично, — я предвижу события лучше всех окружающих Вас.

{247} А напишу я Вам вот что: выпускать Санина из театра нельзя[580].

Я отлично понимаю, какие мысли мелькнут у Вас в первую минуту: газеты, враг и т. д.[581]. Но откиньте эти мысли, как очень мелкие по сравнению с серьезностью, какую я придаю вопросу. На газеты и их травлю я плюю. Что Санин обратится во врага — и на это я плюю. Но я не придаю большого значения и тем его отрицательным сторонам, которые выталкивают его из театра. Тем более что он стал сильно исправляться.

А вот чему я придаю огромное значение — это тому, что такого работника, как он, негу и не будет. Мы потеряем огромную закулисную силу!

Эта мысль зрела во мне, но когда я посмотрел сегодня отрывки в школе (в Божедомском театре[582]), приготовленные Саниным, то мысль о том, что его заменят Тихомиров и Бурджалов, показалась мне до такой степени жалкой и ничтожной, что мне даже стало стыдно, что я думал об этом (неделю назад я смотрел отрывки, приготовленные Тихомировым!).

Мы потеряем такую силу, какой больше не найдем. Этот человек упорно сохраняет некоторые из своих недостатков, но он растет. И никогда Василию Васильевичу[583] не заменить его как режиссера. У него не хватит ни чутья к истинно талантливому, ни широты жизненного взгляда.

Я не знаю, как это сделать, чтоб удержать его. Разумеется, я ни одним намеком не давал ему понять, что эта мысль у меня есть. Да, может быть, он не останется, если даже прийти к нему с поклоном и приглашать в сосьетеры. Но я знаю одно: ничто, никакие соображения не выбьют из моей головы убеждения, что мы отдадим другому театру одну из самых ценных наших сил. Морозову, в конце концов, ей-богу, будет все равно, но нам с Вами не все равно. И я считаю своим святым долгом перед Художественным театром использовать все средства.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

Когда я Вам пишу, я еще ни одному человеку, кроме жены, не высказывал этих мыслей.

{248} 113. О. Л. Книппер-Чеховой[584]

Май (до 25-го) 1902 г. Москва

Хочу сообщить Вам о наших делах. С понедельника занятия уже начались. В Божедомском театре репетировали дебютанты, а в фойе Лианозовского ученики готовят экзаменационные отрывки[585]. В Божедомском театре трудно работать, потому что там тяжелый, сырой воздух. Но новый заведующий хозяйственной частью Вишневский упорно борется с этим, и есть надежда, что добьется своего. А в Лианозовском хотя и удобно, но шумно от езды по Газетному переулку[586].

Морозов принялся за стройку с необыкновенной энергией. В субботу там еще был спектакль, а когда я пришел в среду, то сцены уже не существовало, крыша была разобрана, часть стен также, рвы для фундамента вырыты и т. д. Невольно подумалось: если бы созидать было бы так же легко, как разрушать!

Василий Васильевич[587] распоряжается в качестве заведующего репертуаром и труппой очень ловко, внимательно и тактично.

Во всем тоне занятий появилось что-то новое — какое-то энергичное спокойствие. Никто не шумит, не кричит, не слышно фразистой трескотни, и дурных слов, и угнетающей лихорадочности. Может быть, так скорее будет спориться дело.